Ноября 1969 года.Время замедляет свой бег. Теперешняя неделя котируется как месяц в прошлом. Когда я оглядываюсь туда и меряю какой-либо промежуток времени, он кажется мне ничтожно малым, и ни какие умозаключения не помогают мне уверовать в краткость оставшихся до ухода дней Суббота и воскресенье заняты земляными работами. Началось это два дня назад. Работает почти всё отделение. Холодно, грязно и неуютно. Более всего мёрзнут ноги. Засыпаем отрытый экскаватором котлован, роем траншеи под кабель. На два дня достал себе чтения, что было трудно, потому что библиотека давно уже закрыта по неизвестной причине. Вокруг дембеля традиционный нервный ажиотаж. Хотели отпустить третьего, перенесли на пятое. Затем потянулись устойчивые слухи, что не выпустят до праздников. В нашем положении всякий слух воспринимается слишком болезненно, ибо мы не каменные, а армейская неволя опостылела до чёртиков. Тут следует на каждый день вывешивать сводку слухов. На сегодня всё-таки решили, что отпустят пятого. Сердце не хочет слушаться головы, и приход рисуется в слишком радужных красках, кажется, что наступит вечный праздник, а гражданские трудности представляются милыми и пустяшными. Эти строки следует пометить, чтобы потом, в минуты передряг, читать их и ухмыляться, а лучше находить в себе новые силы, вспомнив… Будет ли всё так, как хочется. Порою я нахожу себя весьма поглупевшим в сравнении с прошлым, зато мой характер также скверен, и выдержки в желаемой мере я не приобрёл. Маленькое столкновение, и кровь уже стучит в голове. Бросаюсь на рога неизвестности и делаю бестактности, о чём много жалею в впоследствии. От Вали в последнее время было одно письмо. Её можно понять – отложив письма, она думает, что приближает мой приход, но мне-то именно сейчас нужны её письма. На КП она, конечно, не приедет по той же причине. А может быть… Вот, и жду, как в первый месяц своей службы. В последние дни очень раздражаюсь. Совсем по Достоевскому: мечтаю о всём лучшем, и в самое ближайшее время, а в окружающих людях бросается в глаза только плохое, и многие из них в эти дни мне опротивели. Я почти ненавижу отдельных за всякие неприметные мелочи повседневной жизни. Я тихо злюсь и довожу себя до каления. Оно прорывается в резкостях и колкостях, которыми я ощетинился. Как же должны они (люди) не любить меня, и почему терпят. И всё-таки я стал сдержаннее, немножко научился терпимости. Перегорит раздражение, и многое покажется мелочным. Следует держаться так, чтобы меньше выплёскивалось наружу. А вот моё большое противоречие! Во мне живёт педантичная мелочность, которая гложет и гложет меня изнутри, а потом открывается мне самому, после чего я становлюсь истинно русским человеком с широкой натурой, что говорится “душа нараспашку”. Тогда я готов одарить весь мир, делиться своим со всеми. Долго ли, коротко ли, но затем всё пойдёт в другую сторону, когда я скажу вдруг себе – Да, что же это! Они ведь не нуждаются в тебе и никогда не будут таким же, как ты. Не помогут, не раскроют для тебя своего кармана… и души. Цикл начнётся, чтобы закончится. Я, верно, из тех людей, которые годами способны наживать состояние путём притеснения и себя, и других, а потом в миг пустить его прахом. Да! Признания и анализ очень для меня невыгодны. Не хотелось бы, чтобы это читали другие. Сейчас (09.07.15 г.) мне уже почти 68, и… что написано, то написано! Есть, правда, один вариант положить конец терзаниям. При моей натуре следует обозначить себя выше других и разрешить себе несколько больше, чем остальным. Старо, но зато это лёгкий выход, и, кто знает, может единственный. Что же получается? Сколь не бьюсь над собой, делаю то, что именно и делают люди, решившие о себе много. Но я-то никак это не решу и стремлюсь к своему усреднению. Следовательно, каждый мой поступок должен сопровождаться угрызениями совести. Ходить по струнке или разрешить себе многое? Правда, там, где есть многое, хочется всё. Но, где ходишь по струнке, там становишься робким середнячком. Здесь у меня есть немного горькой практики. Институт! Похоже, что с этим я не расстанусь.
|
