Глава 2. Петербург Мандельштама.

Жизнь и творчество очень многих поэтов «серебряного века» почти неразделимы с атмосферой северной столицы России. Осип Мандельштам переехал в Санкт-Петербург в 1897 году. Это место оставило большой и значимый след в его поэзии. Искусство величайшего поэта-акмеиста невероятной силой связаны с таинственностью этого города. Его архитектура пробуждала в Мандельштаме чувства и эмоции, способные описать состояние внутреннего мира поэта: «Над желтизной правительственных зданий… Адмиралтейство, солнце, тишина…», «Вы, с квадратными окошками, невысокие дома…» — все эти отсылки к «внешнему» Петербургу являются основами образа Петербурга «внутреннего», скрывающегося в душе самого творца, принявшего на себя как должное всю тяжесть и серость творения Петра. «Тяжка обуза северного сноба» — тяжела, как камень на душе, немой и вечный. «Твой мир болезненный и странный я принимаю, пустота!» (1910) Мандельштам не желает отрекаться от своего бремени, напротив, он строит из него личную крепость, собственный мир, словно указывая своей судьбе её ход: «Кружевом, камень, будь и паутиной стань…»

Поэт наделяет свой Петербург вечностью: он неизменим и совершенно независим от времени и состояния. Вечны и «медный всадник», и «гранит» и «Онегина старинная тоска», и «на страшной высоте блуждающий огонь». Другое дело в том, что восприятие этого вечного, его понимание и осознание крайне субъективно. Это и позволяет каждому находить в тайнах северной столицы свою собственную разгадку.

Огромная роль в «Петербургском тексте» Мандельштама отводится небу. Его небо — и «желтый туман», и «воздушный бисквит», оно неоднозначно по своей сути: с одной стороны в его воздухе «струится желчь двуглавого орла», и само небо, будто, способно раздавить, затерять истину в своём «густом тумане», с другой — небо «звездное», обладающее спасительными функциями, способное одушевить своими «таинственными высотами» и пробудить несоизмеримую тягу к движению. И Мандельштам принимает обе стороны этой пелены, раскрывая в каждой частичку совершенно необходимого и нужного: «О небо, небо, ты мне будешь сниться! Не может быть, чтоб ты совсем ослепло…»

Не менее важную позицию в поэзии Мандельштама занимает вода. Несомненно, географическое положение Петербурга наделяет его обилием водной стихии, которая является сильной долей во «внешнем» восприятии города. «Черпали воду ялики, и чайки морские посещали склад пеньки», «В тёмной арке, как пловцы, исчезают пешеходы» — все признаки атмосферы Петербурга так или иначе характеризуются Мандельштамом с влагой и сыростью города на Неве: «Сердито лепятся капризные Медузы, как плуги брошены, ржавеют якоря». Однако кроме всего «внешнего», определяемого поэтом в «своем» Петербурге, водная стихия приводит и к важнейшему «внутреннему» составляющему творчества Мандельштама — волнению души. «Бежит волна-волной, волне хребет ломая…» — вся тяжесть города, словно, накрывает с головой своими тревогами и переживаниями. Повышенная влажность ещё более угнетает состояние «маленького» человека, о котором говорит В.Н. Топоров в своей работе «Петербургский текст русской литературы»: «…постановки в русской литературе темы «простого» («маленького») человека и истории, частной жизни и высокой государственной политики (…) кристаллизация особого «под-текста» Петербургского текста и особой мифологемы в корпусе петербургских мифов» [3]. Как и с образом неба, поэт не совсем однозначен и с водной стихией: в стихотворении «Мне холодно. Прозрачная весна…» (1916) Мандельштам говорит о его неприязни к атмосфере города через его сравнение с водой: «...как медуза, невская волна мне отвращенье лёгкое внушает», однако далее поэт описывает обратную отвращениям картину, («светляки» «полёт стрекоз», «мерцание звезд», «булавки золотые»). И всё же в конце повествования совершенно уверенно приходит к безотрадному выводу: «Но никакие звёзды не убьют морской воды тяжёлый изумруд.»

Петербург Мандельштама — «воды и неба брат». Такое определение творению Петра в своём петербургском тексте поэт дает неоднократно: «О, если ты звезда - воды и неба брат…», «… сияет издали, воде и небу брат» и т.д. Отсюда следует вывод о том, что и вода, и небо в поэзии Мандельштама обладают братскими узами и в отношении друг друга по своей сути. «Неусыпленная столица волновая» поэта таит в себе силу «сумрачно-хлопчатого» воздуха, как порождение нескончаемой влаги и вечно падающего неба: «Мы в каждом вздохе смертный воздух пьём».

Тема жизни и смерти прослеживается на протяжении всего творческого пути Мандельштама, и «Петербургский текст» играет важнейшую роль в таких стихотворениях. Главные ассоциации поэта с Петербургом — дом, родной кров, жизнь, но в то же время — тяжесть, упадок, смерть. Расставить всё по своим местам было дано только времени: если сперва смертоносный настрой Мандельштама был однозначным: «В Петрополе прозрачном мы умрём…» (1916), то спустя годы: «Я вернулся в мой город, знакомый до слёз, (…) Петербург! я ещё не хочу умирать» (1930). И несмотря на всю тьму и черноту, которой награждает его родной город («Прозрачная весна над чёрною Невой»), Мандельштам преданно остаётся с ним всей своей душой: «Здесь я стою — я не могу иначе (…) Витает дух над куполом Петра» (1913).

Таким образом, через «внешнее» восприятие Петербурга Мандельштам раскрывает его «внутренние», скрытые мотивы «Петербургского текста».