Сакральная ч профанная информационные машины

Ожидание спасения было неотделимо от технологических инноваций индустриального капитализма. Изобретение парового двигателя, железной дороги, телеграфа и телефона, новые скорости и новые источники энергии подрывали былые представления об ограниченности времени и пространства, а сообщества технических специалистов, инженеров выделилось в особую касту типа священников. Машина в рамках этого технологического дискурса стала не только Богом, но и дьяволом. В этом смысле показательны действия луддитов или всем известное произведение Мери Шелли “Франкенштейн или современный Прометей”, когда технология ассоциируется с темными силами.

Компьютеры легко вписались в существовавший дискурс. С самого их появления в 1944 г. и в течение последующих тридцати лет они виделись сакральными, мистическими объектами, обладающими невероятными способностями и олицетворяющими одновременно и сверхчеловеческое зло и сверхчеловеческое добро (интенсивное обозначение думающих машин в бинарных терминах, описанных Дюркгеймом и Леви-Стросом). Риторика спасения преодолевала этот дуализм в одном направлении, а апокалиптическая риторика - в другом. При этом укоренились более эмоциональные и метафизические представления.

Дискурс компьютеризации можно назвать эсхатологическим, так как в итоге он затрагивает вопросы жизни и смерти. Во-первых, спасение определялось в узко математических терминах. Считалось, что новый компьютерный мир в мгновение ока решит все проблемы, которые накапливались годами. К 1950 г. спасение определялось уже более широко: “Думающие машины делают нашу цивилизацию более здоровой и счастливой”; теперь люди будут способны “решать свои проблемы безболезненно - с помощью электроники” (N7/54)². Но, как и в любой эсхатологической риторике, временные границы спасения были неопределенны. “Это пока еще не наступило, но уже началось. В течение 5-10 лет мы должны почувствовать трансформацию. Вне зависимости от сроков результат определен. Это будет социальное действие невероятных масштабов” (RD3/60). “Большинство видов человеческого труда исчезнет, люди наконец смогут стать сво-

См.: Caillois, R, Op. cit.

¹ Эта и последующие кодированные цитаты взяты из статей о компьютерах, опубликованных в период с 1944 по 1984 гг. Для анализа были отобраны 98 статей из популярных американских массовых журналов: “Time” (Т), “Newsweek”(N), “Business Week” (BW), “Fortune” (F), “The Saturday Evening Post” (SEP), “Popular Science” (PS), “Reader's Digest” (RD), “US News and World Report” (USN), “McCall's” (Mc), “Esquire” (E). В ссылках буква обозначает название журнала, цифры - месяц и год выхода статьи.

бедными в выборе деятельности и займутся совершенствованием себя, созданием красоты и развитием понимания других”. (Мс5/65)

К началу 1970-х гг. стало ясно, что компьютерная эпоха наступила. В то время как контакт с сакральной стороной компьютера олицетворял спасение, его профанная сторона грозила разрушением. И от этого человечество теперь также должно было быть спасено. Во-первых, компьютеры внушали страх деградации, того что люди будут ими поглощены. Во-вторых, появилась фобия механического человека, который вытеснит "живое" человечество. Но более характерная фобия связана не с мутацией, а с манипуляцией: с помощью компьютеров “оценки могут быть подстроены...с такой эффективностью, которая заставить диктаторов покраснеть” (SEP2/50). И, наконец, страх перед компьютерами связан с образом Антихриста, способного разрушить все общество, с образом "конца света".

Заключение

Обществоведы рассматривают компьютеризацию сквозь призму рационализированного дискурса современности: ее прогресс, который кажется безграничным, поскольку он “состоит прежде всего в эффективной систематизации общества” '. “В обыденном сознании”, - пишет Лиотар, -“через миниатюризацию и коммерциализацию машин...знание окультуривается, классифицируется,...и эксплуатируется”², при этом изучение того, что "невозможно перевести в числовую информацию" как бы исключается. Компьютеризация есть “проводник идеологии коммуникационной "прозрачности"³, она ведет к снижению значимости "больших нарративов" и к кризису легитимации”⁴ в том смысле, что она от еще дальше уводит нас от непрозрачности традиционной культуры.

Я пытаюсь опровергнуть такого рода рационалистическое теоретизирование, во-первых, опираясь на общие принципы культурной социологии и, во-вторых, применяя ее методы в исследовании развития технологии. Я считаю, что технология в рамках социальной системы не может функционировать сама по себе. Ее проявления представляют собой для людей нечто значимое, нечто имеющее под собой человеческие мотивы. Циркулирующая в социуме популярной литература о компьютерах свидетельствует о том, что идеология компьютеризации редко бывает основанной только на фактах, рациональности или абстракции. Она выступает во всей своей конкретике, образности, утопичности и даже дьяволизме, будучи вписанной в дискурсе, который можно назвать большим нарративом жизни.

' Ellul, J. The Technological Society, New York: Vintage, 1964, p. 89

² Lyotard, J.-F. The Postmodern Condition: A Report on Knowledge, Minneapolis: University of Minnesota Press, 1984,p.4

³ Ibid., p,5

⁴ Ibid, pp.66-67

Однако то, что гипотеза рационализации ошибочна, вовсе не делает технологию привлекательной. Роль технологии в современной жизни заключается ни в освобождении человеческого сознания, ни в его порабощении силой экономической или политической реальности. Технология основывается на фантазиях, связанных с идеей спасения и апокалипсиса и на осознании того, что угрожающая обществу опасность реальна. Для того, чтобы обрести контроль над технологией в ее материальной форме, мы должны понять то, каким образом формируется дискурс спасения и проклятия, чтобы наконец отойти от него.