Как вынесли бы мы громадность и первозданную глубину разнообразныхпроизведений и шедевров, если бы дерзкие и восхитительные умы не обрамлялиих бахромой тонкого презрения и импульсивной иронии? И как бы мы смогливытерпеть законы, кодексы и параграфы сердца, в угоду инерции иблагопристойности наложенные на хитроумные и суетные пороки, если бы не этижизнерадостные существа, чья утонченность ставит их одновременно и навершину общества, и вне его? Необходимо выразить признательность цивилизациям, которые незлоупотребляли серьезностью, а играли ценностями, с упоением порождая их иразрушая. Назовите мне хоть один пример столь же просветленно-шутливогоотношения к элегантному небытию, какое мы наблюдаем в греческой ифранцузской цивилизациях. Два источника утешения -- это Алкивиадов век1и восемнадцатое столетие во Франции2. Если другиецивилизации смогли насладиться осознанием бесполезности всего происходящеготолько на последних этапах своего существования, при распаде всей системысвоих верований и обычаев, то эти два столетия познали беззаботную ивсепроникающую скуку, находясь в расцвете сил и не имея прекрасных видов набудущее. Можно ли подобрать более яркий символ, чем госпожа дюДеффан3, которая, состарившись, ослепнув, но не утративпрозорливости, ни на секунду не переставая проклинать жизнь, тем не менеенаходила в ней горькую привлекательность? Легкомыслие дается нелегко. Это привилегия и особое искусство; этопоиски поверхностного теми, кто, поняв, что нельзя быть уверенным ни в чем,возненавидел всякую уверенность; это бегство подальше от бездн, которые,будучи, естественно, бездонными, не могут никуда привести. Остается, правда, еще внешняя оболочка -- так почему бы не возвысить еедо уровня стиля? Вот так-то и определяется всякая разумная эпоха. Мыначинаем уделять больше внимания выражению, нежели кроющейся за ним сути,отдаем предпочтение изяществу перед интуицией; даже эмоции становятсявежливыми. Существо, предоставленное самому себе и не имеющее никакогопредставления об изяществе, элегантности, -- это чудовище, котороеобнаруживает в себе лишь какие-то темные области, где бродят неот-
вратимые ужас и отрицание. Всеми своими фибрами осознавать, что умрешь,и быть не в состоянии скрыть свое знание есть не что иное, как проявлениеварварства. Всякая искренняя философия отрицает право цивилизациимаскировать наши тайны, прикрывая их изысканными одеяниями. Так чтолегкомыслие оказывается наиболее действенным противоядием против недуга бытьсамим собой: с помощью легкомыслия мы обманываем мир и скрываемнепристойность наших глубин. Как без подобных ухищрений не краснеть за то,что у нас есть душа? Что за кошмарное зрелище для постороннего взгляда нашеодиночество во всей своей наготе! Но ведь это всегда для них, хотя иногда идля самих себя, мы устраиваем весь этот маскарад с переодеванием...
