А как же на практике?

Хочу в терминах И. А. Ильина рассказать о реальном педагогическом таланте, о таланте, в котором священно соединены названные две способности.

Хочу с помощью педагогической эстетики углубиться в созерцательную деятельность реального учителя, никем и ничем не отмеченного (разве что Богом!), которого администрация квалифицировала по заниженному разряду (а причина, может быть, и та, что слишком хорошо о нем говорят родители: добрый, добрый! А мы, значит, недобрые!). Учителя, который мысленно, разумом, духом освещает последние глубины творческого процесса.

Зовут его Николай Алексеевич Екимов. Преподает он музыку в музыкальной школе, что на Красной Пресне в Москве. В этот день на свое индивидуальное занятие с пятилетней Леночкой Николай Алексеевич опоздал на полчаса: не мог дозвониться и предупредить об этом родителей. Я сначала не понял, почему занятие началось с того, что учитель долго извинялся перед ученицей, а она прятала голову под стол: что же она капризничает?! А она потом мне объяснила: «А почему он опоздал?!».

Ильин говорит о том, что дар созерцания предполагает в человеке некую повышенную впечатлительность духа! Нет, Екимов не упрашивал Леночку вылезти из-под стола, он продолжал объяснять то, как она должна сыграть на флейте новую песенку. Я наблюдал за этой ужасно неприятной картиной, за тем, как он, будто совсем не замечая каприза крохотного ребенка, продолжает как ни в чем не бывало рассказывать, не замечая ни меня, сидящего в зале, ни девочку. Мне думалось: может быть, это и есть то великое долготерпение, составляющее, как писал апостол Павел, истинную духовную любовь? Потом было еще два каприза. На просьбу учителя сыграть она демонстративно хватала флейту и играла. Снова учитель как ни в чем не бывало требовал повторений, возмущался и, когда получалось, хвалил... А потом где-то на тридцатой минуте произошло чудо: девочка обнаружила и абсолютный слух, и абсолютное чутье, и что-то в ней открылось такое, благодаря чему она совершенно блистательно играла, и учитель щедро, очень щедро поощрял, и здесь, уже после тридцатой минуты, он как-то по-иному переносил

даже самые незначительные неудачи ребенка. Когда Леночка допускала даже крохотные неточности, учитель точно ежился от боли: «Ну, что же ты так?!», - и ребенок понимал эту боль и все крохотное существо девочки точно вбиралось в блок-флейту, она старалась изо всех сил, чтобы больше не страдал любимый учитель. Истинное созерцание, по Ильину есть «способность восторгаться всяческим совершенством и страдать от всяческого несовершенства».

Я думал над поведением учителя. Примеривал к себе детские капризы. Пожалуй, я бы не сдержался. Вспоминал итальянский фильм, где учитель, которого играл известный Пла-чидо и глазом не моргнул, когда ученик, явно издеваясь над наставником, расписывал на уроке фломастером сначала пуки а затем и лицо педагога. Я ждал, когда сорвется учитель' по крайней мере руку ученика отведет в сторону, было больно созерцать учительское долготерпение -эту апостольскую духовную любовь! А он так и не сорвался. Что сделает ученик дальше: «сядет на шею» или поймет учителя? Не сорвался Николай Алексеевич. В нем жила, говоря языком Ильина, «обостренная отзывчивость на все подлинно значительное и священное как в вещах, так и в людях». Ему нужен был духовный результат. Нужен был во что бы то ни стало! Перед ним, перед его созерцательным взором была великая музыка и великая тайна детского «Я». Кроме этих двух величин ничего не существовало. И учитель был абсолютно спокоен, ибо знал: обе величины раскроют свои недра и замечательный дар будет явлен. Его «душа», предрасположенная к созерцанию, была как бы непроизвольно пленена тайнами мира и таинством Божиим» (И. А Ильин).

Вот как это таинство описывает сам Н. А. Екимов: «Я знаю что ребенок тогда раскроется эстетически когда будет свободен, когда на него никто не будет давить. Почему я постаю так, а не иначе, могу объяснить. Когда я слушаюсь своего сердца, своей совести, тогда я поступаю как надо, а как это происходит, почему сердце- подсказывает именно такой метод обращения к ребенку, вот это необъяснимо...».

Созерцание, по Ильину, — это интуиция, это духовное, когда углубляется взгляд человека, который «вчувствуется в самую сущность вещей». Созерцание — это и воображение, и духовная любовь, и интенсивность направления к любимому предмету.

Если еще раз возвратиться к педагогу Екимову, то можно сказать, что главное его достоинство состоит в способности соединять свою и детскую фантазию или воображение с духовной любовью. «Сердечное созерцание может присоединиться к любому культурному акту»: к разучиванию гамм или усвоению теоретического материала, практическому занятию или к повторению ранее усвоенных пьес, заданий. Если это сердечное созерцание есть, то уроки превращаются в чудо. Дети, оказавшиеся в фокусе этих состояний, преображаются: они «начинают по-новому переживать уроки геометрии, географии, истории, педагогики и особенно закона Божьего, излагаемых в словах и образах сердечного созерцания» {И. Л. Ильин).

«Летящий бег пера»

Талант бывает разным. Конечно же, есть талант мучительно напряженный, деспотический по отношению к себе, состоящий, как признавался о себе Достоевский, из неверия и сомнений, находящийся всегда на грани, где жизнь и смерь смыкаются, где все на пределе. Наверное, таков был талант Толстого — мечущийся, бунтующий, постоянно решающий задачу — жить или не жить. В педагогическом неистовстве рождались педагогические системы Ушинского, Оуэна, Дис-тервега, Макаренко.

Но бывает и такой талант, когда все будто льется легко и самозабвенно. «Летящий бег пера!» — так Пушкин заметил о той будто неведомой силе, которая сама по себе, без ratio, без мучительства внешнего, без изнуренной тоски создает шедевры: находит нужное слово, нужный штрих, нужное чувство. Его гению была присуща способность мгновенно находить самое главное, самое яркое и самое образное.

Педагогика — адский труд. Здесь будто и нет легкости! И все же природа таланта носит всеобщий характер. У Пес-талоцци все до предела естественно: «Мои слезы текли вместе с их слезами, моя рука лежала в их руке...». И у Корчака — всегда и до конца с детьми, и нет дилеммы, и даже смерть не способна нарушить его великое единение!

Вот такое легкое, самозабвенное, я бы сказал, пушкин-ско-моцартовское начало в талантливости Николая Алексеевича.

«Каждый человек, творящий в искусстве, — замечает Ильин, — призван растить и беречь силу своего созерцания. В этом он нуждается прежде всего и больше всего... Каждый художник должен отыскать в себе тлеющий уголь (или целое пламя) этого дара и предаться ему: из этого огня и должен звучать его голос, подобно тому голосу, который слышал Моисей из неопалимой купины».

И, если не будет развита эта сила созерцания, пропадет и сам талант, и сам творец.

В педагогической технологии я всегда выделял один из главных моментов - ВРЕМЯ! Да, за сколько времени и чему может научить тот или иной педагог. (Кстати, поразительны «временные рамки наших отечественных гениев — Лермонтова, Добролюбова, Писарева, Надсона: двадцать с лишним лет — и столько написано! И как!) Меня восхищал Достоевский: двадцать с лишним дней — и роман в двести страниц! Меня восхищал наш педагог Виктор Николаевич Терский, когда он говорил и показывал, как за два занятия можно научить рисовать, как за двадцать минут можно написать пьесу, поставить по ней спектакль, который может идти до сорока минут... Я не верил, пока сам не освоил его метод.

Сегодня меня восхищает Николай Алексеевич Екимов, который за три-четыре занятия учит играть с нотного листа, прививает любовь к сочинительству, к музыке.

Глава шестая И. О. Лосский: педагогика абсолютного добра

Николай Онуфриевич Лосский — крупнейший представитель интуитивистского персонализма. Его основные труды — «Обоснование интуитивизма» (1906), «Чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция» (1938), «Условия абсолютного добра» (1947), «Бог и мировое зло» (1944). Лосский рассматривает царство Божие как основу духовных ценностей. Им раскрыты условия возможности ценностей, интуитивные основы процесса познания. Бергсон считал бытие иррациональной реальностью, а Лосский доказал, что реальность познается в том числе и интеллектуальной интуицией. Русские философы отмечали, что Н. О. Лосскому в философии принадлежит одно из первых мест.