Гимн прикосновению

— В некотором царстве, в некотором государстве жил-был волшебник Ю... — не успел я произнести фразу, как за моей спиной что-то грохнуло: это Андрей опрокинул, нарочно же, стул, на котором стояла банка с водой... Опрокинул и глядит на меня выжидающе.

— И когда загремело что-то рядом и никто не мог понять, что загремело, — заорал я что есть мочи, совершенно и на-

¹⁴⁷

прочь отступая от намеченного было текста, — схватил волшебник маленького волчонка и поднял его над пропастью!.. Я действительно неожиданно для себя и для всех схватил обеими руками Андрея, прижал его к себе, и что-то новое появилось в выражении лица Андрея: не то испуг, не то радость. Это я позже узнал, что нет отца у Андрея, и потом душой почуял, что мои прикосновения образуют в его душе что-то томящее, беспокойное. А тогда я улыбнулся ему, поцеловал и крикнул всем стоящим:

— Прощайте! Мы летим в пропасть!

Все застыли, не понимая, что же тут происходит, и тут выручила меня Людмила Николаевна, она поняла суть и направленность моей импровизации:

— Не надо! — закричала она.

— Кто ты?

— Я фея Лю. Я хочу сыграть котенка... — и Людмила стала изображать котенка, умоляя детей погладить ее, и дети по очереди гладили фею Лю. И я подтолкнул Андрея, который уже припаялся ко мне: «Ну, погладь же...».

Я прикоснулся к его головке рукой, снова как бы невзначай прижал к себе, он откликнулся. Какая-то новая подсознательная нить потянулась от меня к нему.

Если что-то по-настоящему и решило судьбу моего занятия с детьми, так это мое прикосновение к Андрею. Сначала сильное, безжалостное, в котором было что-то и от раздражения, от протеста, даже от насилия, но в котором звучало что-то предостерегающее: «Опомнись!», и ощущение его крохотного крепкого тельца, испуг в глазах, биение маленького сердечка, его трепетная жажда человеческого тепла — никакие слова не заменят всего того, что появилось в этом кратком и неожиданном моем прикосновении, нити которого потянулись к другим — к феям, кошечкам, к сказочным картинам. Все это непременно по требованию волшебника должен был каждый ребенок нарисовать волшебными кисточками. А здесь новые прикосновения, кисточка ведь волшебная, проведите ею по щеке, по ладони, чувствуете, как

она нежна, как счастлива, что такие замечательные мальчики и девочки трогают ее...

Прикосновение — это из области потаенного мира природы! Это из сферы подсознательных сил человека! Это — мир интуиции, которая не от разума, а от сердца, а точнее — от загадочной нашей души...

Жаль, что мы никогда не обращаем внимания на то, как говорят и плачут наши руки, как они тоскуют и поют, как стремятся к нежности и как выражают гнев. Руки — это часть нашей души. Это те же глаза, те же уши, тот же пульс жизни, только со своим исключительным устройством. Я это особенно ощутил, когда общался со слепоглухонемыми детьми: они руками, кончиками пальчиков вычисляли мое настроение, мою отчужденность от мира, мою тревогу, а тогда, когда я общался с ними, они угадывали мои состояния, сочувствовали и даже стремились помочь. Прикосновения осознаются или, может быть, обнаруживаются лишь в действии, когда срабатывает интуиция. Особая интуиция рождается от соприкосновения с ребенком, часто от конкретных прикосновений. Я помню десятки прикосновений отца и матери. Прикосновения, которые выносит ребенок из детства, многообразны, они несут не только позитивные впечатления. Никогда не забуду шершавую короткопалую ладонь немца Иогана, который в дни фашистской оккупации заставлял меня, десятилетного, чистить свои сапоги, приговаривая: «Лака-лака!», и, когда я попытался отказаться, ударил меня по щеке. Руки взрослых такие разные: есть тяжелая рука, есть легкая, как сон, есть такая нежная, что ребенок сразу ощущает покой и счастье!

Прикосновение, говоря языком Востока, — это дзен, это амаэ, т. е. сокровенная близость, которая может сказать ребенку куда больше, чем язык.