САКРАЛИЗАЦИЯ КУЛЬТУРЫ

Говоря исторически, каталоги паракино, с их выравниванием культурных иерархий и упразднением бинарных категорий, напоминают о более раннем времени - эпохе, предшествующей тому, что Лоуренс Левайн в своей книге «Низкое, Высокое…» назвал "сакрализацией" высокого искусства, когда смешивание высокой и низкой культуры было общим местом. В этой книге Левайн описывает становление культурной иерархии в Соединенных Штатах в девятнадцатом столетии. До этого культурное разделение, и среди культурной продукции, и среди ее потребителей, было незначительным. Это было время, когда опера могла существовать одновременно как популярная и элитарная художественная форма, время, когда американские зрители могли бы на одном развлекательном вечере услышать монолог Гамлета и популярную песню. Как говорит Левайн, в начале девятнадцатого столетия ни одна художественная форма – ни опера, ни живопись, ни театр - не была "поднята выше других форм выразительной культуры... Они были частью общей культуры и воспринимались в широком спектре разнообразных культурных жанров католической аудиторией, независимо от классовых и социальных границ. Эта ситуация начала меняться во второй половине 19 века".

Изменения, которые Левайн называет "сакрализацией культуры", потребовали учреждение иерархии культурных продуктов и культурного пространства. Пьесы Шекспира все чаще игрались без разбавления их в перерывах между действиями фарсами или популярной музыкой, и постепенно приобретали статус высокого искусства. Их воспринимали как более культурно ценные или сложные, чем передвижные театральные труппы и цирки, которые угождали "народному вкусу". Растущая дифференциация культурных продуктов привела к почти одновременной дифференциации места представления и аудитории. Поскольку билеты в оперный театр - учреждение высокой культуры - стоили намного дороже, чем билеты в мюзик-холл, зрители, которые ходили в оперные театры, приобретали вид более избранной аудитории, чем те, которые посещали вдруг обесцененные эстрадные представления и кабаре. Что еще более важно, некоторые продукты культуры приобретали не только элитарный статус, но и некоторый оттенок классовой ограниченности. Шекспир не просто переехал в театры, при этом он исчез с уличных подмостков. Как отмечает Левайн, он превратился "из драматурга для всей публики в драматурга для определенной аудитории". Шекспир стал драматургом для высшего класса и интеллектуалов.

Тогда, как и теперь, "культура" - как понятие и концепт - имело экономический и политический резонанс наряду с эстетическим и социальным. Во время индустриализации и становления капитализма, способ проведения досуга все более и более становился показателем социального статуса и поводом для культурного потребления, поэтому вполне естественно, что культурные продукты, потребляемые во время досуга, сами по себе стали важным показателем престижа и общественного положения.

Левайн также отмечает, что сакрализация культуры одновременно служила политическим целям, так как культурная стратификация была одним из логических следствий консервативных политических преобразований:

Как только мы поймем, что стремление к политическому порядку было параллельно стремлению к культурному порядку, что попытки организовать экономическую сферу шли параллельно с попытками организовать культурную сферу, что поиски социального контроля (контроль действий с помощью команд) шли параллельно с поисками культурного контроля (построение реальности через определение фактов и ценностей), культурная динамика конца столетия окажется более понятной.

Импульс сакрализовать определенные культурные продукты, пространства и исторические артефакты как "культуру" имел тот же социополитический и экономический подтекст в девятнадцатом столетии, какой он имеет и сегодня. Недавние дебаты по поводу образования и учебного плана (например, о том, какие книги можно, а какие нельзя считать "литературой" в общеобразовательных школах), беспокойство о свободном распространении информации и изображений в Интернете, осуждение насилия и секса в рэп-музыке, популярном Голливудском кино и коммерческом телевидении -- как политиками, так и интеллектуалами, - как нельзя лучше демонстрируют, в какой степени культура, экономика и политика остаются взаимосвязанными в обществе, чрезвычайно озабоченном проблемой социального контроля. Теперь, как и в конце девятнадцатого столетия, "есть... то же самое ощущение, что культура [в сакрализованном смысле слова] является чем-то, созданным немногими для немногих, чем-то, для чего демократия представляет опасность; убежденность, что культура не может исходить от молодых, неопытных, необразованных, маргинальных". И потребление паракинематографа должно быть в значительной степени понято как протест против чувства, что "культура" является эксклюзивной и элитарной. Так, Майкл Велдон отмечает в предисловии к «Психотронному видео-гиду»: "в отличие от других киногидов, в этом ничего не упущено только из-за того, что оно сделано в дурном вкусе. Всё это – здесь. Вы должны знать об этом".