Опыты» Мишеля Монтеня

Опыты» Мишеля Монтеня

По статье Косикова «Последний гуманист, или подвижная жизнь истины»

Мишель Монтень 1533-1592

По своей природе Монтень – натура скорее созерцательная, но свои обязанности он всегда умел достойно исполнять. Был не чужд сильным порывам души, хотя в целом был сконцентрирован на себе и предпочитал уединенный образ жизни. Был мэром, участвовал в военных походах. Жил в эпоху религиозно-политических раздоров.

«Опыты» изначально – учебник повседневной жизни, снабженный историческими анекдотами, комментариями из морально-философских сочинений древних и т.п. По мере написания М. начал понимать, что уроки и примеры не желают становиться универсальными, не согласуются между собой. Автор прибегает к пространной рефлексии, начинает приводить примеры из лично пережитого. До конца жизни М. вносил в текст новые и новые поправки. Причем «дополнения» лишь усиливали рассогласованность текста. М. корректирует, оспаривает мнения, но не упраздняет их, он вписывает на полях новые мысли, не вытекающие из предыдущих – в итоге автор порой может впадать в противоречие с самим собой.

М. подсказывает нам, что об одном и том же предмете может существовать даже взаимоисключающее мнение – и с этим ничего не поделаешь. Результатом неустанного анализа становится не приближение к истине, но всего лишь смена убеждений. Поиск устремлен в бесконечность.

В основе гуманизма – прославление человека, Монтень же ставит под сомнение антропоцентрическую модель бытия. Он принципиально настаивает на сходстве в положении всех живых существ. Пафос М. направлен на то, чтобы развести человеческое знание и истины христианской веры.

Абсолютное бытие, по М., превосходит человеческий разум. Единение человека с Богом если и достижимо, то только за счет инициативы самого Бога.

Позиция М. – скептический фидеизм (утверждение приоритета веры над знанием). Оригинальность М. состоит в скептических выводах, в испытании человеческого разума, попытках разобраться, чего он стоит, предоставленный сам себе. Человек остается один на один с миром явлений, неустойчивых «видимостей». Этот мир не поддается надежной расшифровке как в силу собственной изменчивости, так и в силу слабости и недостоверности человеческих чувств. Чувства – начало познания, поэтому и интеллект не может претендовать на владение сколько-нибудь достоверной истиной. Доказательство – борьба и смена философских концепций. Хаос наблюдается и в области человеческой морали и обычаев, «привычек». Но скептицизм для Монтеня – не идеал, а скорее точка отталкивания. В отличие от скептиков, М. не снимает вопроса об истине, а переносит его в область «посюстороннего». Беда любой доктрины в том, что претендуя на установление всеобщих правил, ей рано или поздно приходится признать и исключения. Приводимые доктрины он не принимает полностью, но и не отвергает до конца. М. противополагает «доктрине» жизнь. М. переворачивает привычное отношение между жизнью и рефлектирующей над ней мыслью: не жизнь проверяется мыслью, но мысль – жизнью. Но легче от этого не становится.

Этим и объясняется и беспорядочность формы «Опытов». М. резко порывает с традицией сочинения трактатов, господствовавшим в эпоху гуманизма. Традиция предполагала 2 способа: риторический и дискурсивно-логический. Первый казался М. обманом, второй – отторгал своим открытым монологизмом. Этому М. противопоставлял естественную раскованность, произвольность своего способа. Но, несмотря на это, его мысли всегда объединены неким общим предметом.

Беседа, спор делают возможной взаимную корректировку позиций спорящих, но М. находится наедине с собой. Не доверяя чужим точкам зрения, он не склонен отдавать предпочтение и своей собственной. В итоге М. постоянно корректирует сам себя. Наряду с миром «чужих мнений» существует главный объект анализа – «я» самого Монтеня.

Для Монтеня обнаружить «самость» можно только с помощью самонаблюдения. Гармонию можно обрести только тогда, когда наблюдающий и наблюдаемый приходят в гармонию. Но на поверку личность оказывается многоликой, неуловимой, все время принимает разные состояния.

Польза описания всех этих внутренних процессов связана не с возможностью человека познать истину о самом себе, а с его способностью быть истинным. Все хаотичные проявления личности истинны потому, что они спонтанны, «завтрашнее», «вчерашнее», «сегодняшнее» я абсолютно равноправны. Все эти «я» не могут быть синтезированы в цельную личность, они поддаются лишь моментальному запечатлению в момент рождения. Лишенный всякой опоры вовне, человек обнаруживает внутри себя лишь бездонную пропасть.

Но положительная направленность позиции М. в том, чтобы, познав все ничтожество человеческого удела, не отчаяться, а отстоять права на жизнь и научиться «искусству жить достойно». Исходный жест М. коренится в инстинктивном желании поставить перегородку между собой и извращенным обществом, для суда над самим собой у человека есть собственные законы, не навязанные обществом. Все бы хорошо, но многие качества личности могут быть познаны только в контакте с окружающим миром. Стена между «своим» и «чужим» оказывается отнюдь не столь прочной, поскольку знать собственную подноготную значит объективировать ее, увидеть глазами людей.

Самопознание требует тщательного самоизучения, строящегося с постоянной «оглядкой на других», чтобы с помощью чужого взгляда уловить свой собственный. М. хочет уйти от толпы, но и тянется к ней. Добровольное уединение он переживает как измену обществу, поэтому одиночество раздвигает и расширяет круг его интересов, выводя его за пределы собственного «я». Но М. лишь «одалживает» себя обществу, боясь попасть к нему в кабалу. Он хочет сохранить независимость, свободу души. М. раздваивается. Истинное «я» и его роль, маска. Автор ни одному не отдает предпочтения, ищет третий путь, пролегающий между ними.

Описывая два вида добродетели: стоическую и сократовскую, М. признает, что в нем нет ни того, ни другого. Он относит себя к третьей породе людей, обладающей всего лишь «хорошими природными склонностями» - естественная доброта, в которой нет ничего искусственного. Подлинная добродетель М. в умении сочувствовать. М. не чувствует себя ни изгоем, ни избранником. Жизнь притягивает его, и задача заключается лишь в том, чтобы овладеть «искусством жить достойно».

В силу «похожести» на «других» М. остро ощущает свою способность к симпатизирующей идентификации с ними. Всеобща связь сочувствия – это разумный принцип, который противостоит неразумной человеческой практике. Этика М. – этика ненасилия.

Жизнь же среди себе подобных, в изменчивом мире – вот единственно доступное для человека «бытие». В человеческом долге нет ничего героического. Он сводится лишь к тому, чтобы «сохранять и поддерживать» жизнь. Всякое вмешательство в сложившееся положение вещей неизбежно приводит к беспорядку, разрушениям. «Дисциплина поступка», о которой говорит М., заключается в том, чтобы, сохранив внутренний покой и невозмутимость, иметь достаточно энергии и твердости для обеспечения общественного мира, спокойствия и согласия (отдавать себя на службу другим, ничего не отнимая от самого себя).

М. не предлагает читателю никакой теории, претендующей на «объяснение» жизни. Он хочет лишь найти наилучший практический способ, позволяющий достойно прожить отпущенный срок.

М. – промежуток между гуманизмом и рационализмом. Познание составляет для него проблему. Не попытка развития или синтеза античных и гуманистических традиций, а принцип подвижности по отношению к ним определяет его позицию. Позиция М. отличается от установок философского рационализма, поскольку разум М. направлен лишь на поиски истины, а не на ее обретение. Сомнение не убивает разум, а стремится возбудить его активность. Задача М. в том, чтобы, признав сомнение важным продуктов человеческого разума, не допустить саморазрушения этого разума, не дать ему превратиться в «несчастное сознание». Вместо способности разума к познанию на 1 план выдвигается его способность к «мудрости», заключающаяся в «неизменно радостном восприятии жизни», когда «радость» оправдывается честно выполненным долгом.

Пересказ некоторых глав (по изданию с вступительной статьей Косикова)