Профессора

В конце XVIII – на рубеже XIX века профессорский состав состоял из русских преподавателей, потому что, во-первых, университет не имел достаточных средств, а во-вторых, не поддерживались контакты с иностранными учеными. Идея приглашения иностранных ученых получила свое развитие при Муравьеве в первое десятилетие века. И уже Герцен (начало 30-х гг.) пишет, что профессора составляли «два слоя, ненавидевшие друг друга: один состоял из немцев, другой из не-немцев» [50], т.е. понятно, что иностранных ученых было не 1-2, а целый «слой». Из числа немцев студенты вспоминают таких профессоров, как Гейм, Шлецер, Лодер, Фишер, Гильдебрандт и другие. Однако после приглашения заграничных студентов возникла проблема – выбор языка преподавания в университете. Еще Свербеев вспоминает, как Шлецер, профессор политической экономии, три раза менял язык для чтения лекций: сперва пробовал преподавать по-немецки, потом по-латыни, но ни в том, ни в другом случае студенты ничего не понимали; тогда он стал читать на русском, которым почти не владел [51]. Герцен также пишет, что «немцы отличались незнанием и нежеланием знать русского языка» [52]. И все же в большинстве случаев лекции читались на французском языке, т.к. в русском обществе он был наиболее распространенный[53].

Но нужны ли были лекции иностранцев? И чем они были важны? Безусловно, приглашение немцев играет важную роль для развития университета, т.к. профессора показывали новейшие достижения физики и химии, знакомили с трудами философской мысли и исторической мысли. К тому же, само состояние университетской молодежи и всего московского общества нуждалось в современных научных знаниях.

Вторую группу профессоров составляют «не-немцы». Как немцы не знали русского, так и русские профессора не знали ни одного другого языка, кроме русского. Про русских профессоров следует сказать, что всегда были, как и сейчас, преподаватели, чьи лекции студенты охотно посещали, и преподаватели, чьи лекции были бесполезны. К первой категории преподавателей относятся, например, Каченовский, Мерзляков, Надеждин, Шевырев, Погодин, Давыдов, особенно Грановский («идеал профессора», как его назвал Чичерин). Хоть и не ко всем студенты относились тепло, они вспоминают этих профессоров с уважением. Другие преподаватели либо слишком скучно вели лекции, как Черепанов, или «машина», как его назвал Дмитриев[54], либо непонятно объясняли, как Цветаев («для меня он всегда оставался недоступным» [55], - вспоминает Свербеев) и т.д.

Профессора первой половины XIX века сделали большой вклад в развитие университета, во-первых, своими трудами, глубоким изучением предметов, а во-вторых, они принесли дружескую атмосферу в университет, в которой отношения между профессорами и студентами стали складываться иначе. Следует сказать, что характер отношений в течение первой половины XIX века менялся. Так, еще Свербеев, вспоминая о Цветаеве, замечает, что «тогда еще профессоры не обращались с студентами как с равными и рук им не жали [56]». (Свербеев поступил в университет в 1813 г.) Таким образом, еще в самом начале XIX столетия четко разграничивалась грань между студентом и преподавателем. Однако к сороковым годам, по воспоминаниям Чичерина, ситуация совершенно изменилась. Отношения между профессорами и студентами были самые сердечные: «с одной стороны, искренняя любовь и уважение, с другой стороны, всегдашнее ласковое внимание и готовность придти на помощь. У Грановского, у Кавелина, у Редкина в назначенные дни собиралось всегда множество студентов; происходили оживленные разговоры не только о научных предметах, но и о текущих вопросах дня, об явлениях литературы. Библиотеки профессоров всегда были открыты для студентов… Всякий молодой человек, подававший надежды, делался предметом особенного внимания и попечения» [57]. Таким образом, атмосфера в университете была очень дружеская, поэтому, во-первых, сами студенты больше просвещались, а во-вторых, оживлялась культурная жизнь университета и всей Москвы.

Отношение немцев к студентам было очень хладнокровно, в отличие от русских профессоров. Хотя сами немцы вспоминают по-разному. Например, профессор Буле замечает, что они со студентами каждую неделю продвигаются вперед, а Штельцер всячески подчеркивает худшие стороны как самих студентов, так и университета[58].

Но в целом мемуаристы отмечают, что «преподавание было скуднее, объем меньше, чем в сороковые годы»[59], «профессорское слово было бедно»[60]. Преподавание в Московском университете было достаточно слабое: существовала неравномерность – точные науки уступали гуманитарным, недостаточно были разработаны основные темы русской истории, во многих отраслях материал был только на стадии сбора, а не анализа и т.д. Структура подготовки профессорско-преподавательского состава была усовершенствована после принятия устава 1835 г.