Эту фотографию я храню особенно бережно. И может быть, где-то в личных вещах Высоцкого хранится наш значок – значок актёра театра «Юность». Разговор наш с Владимиром Семёновичем Высоцким получился недолгим, — времени было мало, ведь встреча эта проходила между концертами, да ещё и администратор постоянно торопил: «Володя, пора, ты не успеешь отдохнуть!» — «Ещё немного», — отвечал Высоцкий и снова говорил и пел только для нас.
Когда до следующего концерта оставалось несколько минут, он надел свою пепельного цвета куртку, извинился и ушёл на большую сцену. А мы бегом в зал. И когда снова прозвучали слова: «Для тех, кто уже встречался со мной, я покажу новую песню», — мы знали вполне определённо: это он нам её поёт. Боже, как мы аплодировали!
Потом мы с Юрой Добровым провожали Владимира Семёновича к гостинице. Говорили о своём городе, показывали самые красивые места. Нам очень хотелось, чтобы Высоцкому понравилась наша Горловка, чтобы он полюбил или хотя бы запомнил наш город…
Разговаривая, не заметили даже, как подошли к улице Комсомольской. Ещё один поворот на проспект Победы, и нужно будет расставаться. Но расставаться ни нам, ни Высоцкому не хотелось. «Это мой дом», — как бы между прочим сказал мой друг Добров. И вдруг предложил: «Зайдём?» — «Зайдём, — согласился Высоцкий, — покурим и зайдём».
И в этом обычном «покурим и зайдём» было столько тепла и простоты, будто это сказал не Высоцкий, а наш давнишний друг. Покурить мы уселись на лавочке во дворе, а Юрий побежал к себе и минуты через две вернулся с гитарой.
«Вот», — нерешительно протянул её Высоцкому. Легко и, как мне показалось, без всякого сожаления Высоцкий бросил недокуренную сигарету, взял гитару. Долго колдовал над ней, подтягивал струну, подкручивал колки. А потом — запел. В ночном горловском дворе – подумать только! – звучали “дворовые” песни Высоцкого в исполнении самого автора. Пел он тихо, как-то очень негромко, словно боялся спугнуть тишину уснувшего дворика. Пел просто и задушевно. Такого Высоцкого я никогда ещё не слышал. Не было привычного надлома, того самого надлома, по которому безошибочно угадывался нами наш Высоцкий, которого мы знали и любили по кинофильмам, концертам и магнитофонным записям. Он пел, не привлекая к себе внимания, как поют у костра, в кругу друзей, совсем не так, как пела его песни дворовая шпана, для которой главным достоинством исполнения была громкость… Он пел, как привораживал — и нас, и этот притихший дворик, в котором, как мне показалось, он почувствовал что-то своё, родное… И сам он был таким близким, таким родным…
И совсем уже другие песни звучали в квартире Юры Доброва, куда мы потом поднялись. И манера исполнения была другой. Может, это зависело от его настроения, самочувствия, но перед нами был уже другой Высоцкий. Во взгляде его, его движениях, в голосе – во всём чувствовалась усталость. Он говорил тихо, словно боялся нарушить атмосферу домашнего уюта. Говорил о грустных вещах в своей жизни, но не жалуясь, а как бы просто констатируя: вот и такое в жизни бывает. Говорил о трудностях, которые возникли в Театре на Таганке, но друзей вспоминал только добрыми словами. И снова – о неудачах с песнями для кино, о запретах на его творчество, о том, как мешают ему слухи и сплетни…
Почему? Почему он всё это говорил нам? Чем я мог ему помочь? Мы слушали его, неестественно поддакивая, теряясь в догадках. Мы открывали для себя реального Высоцкого, которому порой бывает очень трудно, который может вот так просто и доверчиво говорить нам о самых простых и серьёзных вещах…
ДК шахты «Кочегарка» (Горловка). Слева направо: директор ДК Гарри Александрович Кейль, Владимир Семёнович Высоцкий, зам.директора по быту Берта Исааковна Гольдман, 1973 г. Фото А.Неймана
Несколько раз он подходил к телефону, всё пытался куда-то дозвониться, очень переживал, что не было связи. И мне вдруг показалось, что ему необходимо простое человеческое сочувствие, что он нуждается в сострадании, в общении. Мы были нужны ему как спасение от душевного одиночества, он устал от толпы, от прессы…Он просто устал… И он тоже понял нас, разгадал наше состояние, наше смятение, понял, что для нас он ещё тот, выдуманный, нереальный Высоцкий, которого мы (да и не только мы) нафантазировали себе благодаря магнитофонным записям, кинофильмам, спектаклям, и, словно извиняясь за себя такого, реального, объяснил: «Всё нормально. Я и есть тот самый Высоцкий, просто вот немного расслабился…»
И опять звучали его песни… Затаив дыхание, мы слушали «Час зачатья», «Что за дом притих…» Юрий предложил выпить сухого вина. Высоцкий отказался – спиртное он не пил совсем. «А вот чаю, пожалуй, можно».
Мы пили чай. Такой крепкий чай я пил первый раз в жизни. Юра показывал свой семейный альбом. Владимир Семёнович внимательно рассматривал каждую фотографию, заинтересованно спрашивал: «А это кто?», «А какой это спектакль?», «Расскажи об этом парне…» И снова, извиняясь, спешил к телефону, набирал и набирал нужный ему номер. И опять с какой-то неизбывной грустью возвращался к нам, сожалея, что так нескладно всё получается у него… Мне очень хотелось помочь ему хоть чем-то, хотелось просто успокоить… Не смог. И потом всё время корил себя за это, не находя оправдания ни себе, ни абоненту, который так упорно молчал…
Прошли годы, и я решил во что бы то ни стало возвратить его к нам, в Горловку. У себя в театре в память о нём мы поставили спектакль «Наш Высоцкий». Очень хотелось напомнить всем людям, что человеку доброе слово необходимо при жизни, что всем нам необходимо быть добрее и человечнее друг к другу. Это помог мне понять Владимир Высоцкий. И теперь уже никто и ничто не сможет помешать нашим встречам с ним: 25 января, что бы там ни случилось, на сцене народного театра «Юность» снова будет звучать неповторимый голос Владимира Высоцкого и сам он повторится в каждом из нас, наш Высоцкий.
