Имперский импульс

К СОЖАЛЕНИЮ, значительные данные говорят о том, что в краткосрочной перспективе виды на стабильную российскую демократию не очень многообещающи. Растущее политическое влияние российской армии, особенно во внешней политике России, — признак не обнадеживающий. Склонность президента Ельцина к авторитаризму превратила новую конституцию для демократической России в документ, который легко использовать для того, чтобы узаконить произвольное личное правление. Российская политическая культура пока что далека от приятия принципа компромисса в качестве базы для политического общения (discourse). В то же время продолжающийся экономический кризис отчуждает массы как от демократического процесса, так и от свободного рынка. Вызывает тревогу и то, что демократические партии не контролируют новоизбранную Думу.

Дело осложняется тем основополагающим значением, какое имеет в российской политике старый вопрос, сильнее всего будоражащий чувства большинства политиков и граждан, а именно: "Что есть Россия?" Представляет ли она собой прежде всего нацию-государство, или же она — многонациональная империя? Данные опросов показывают, что примерно две трети россиян, и даже большинство демократических политиков видят в распаде Советского Союза трагическую ошибку, которая должна быть каким-то образом исправлена. Однако всякое усилие по воссозданию какой-либо формы империи, налагая гнет на пробудившиеся национальные чаяния не—россиян, непременно вступала бы в прямую коллизию с усилиями по консолидации демократии внутри России. Нижняя граница здесь задана простой, но неотразимой аксиомой: Россия может быть или империей, или демократией, но она не может быть и тем, и другим. He-россияне более не являются ни политически пассивными, ни лишенными национального самосознания. Их национализм представляет собой реальность, выражающуюся в сильном стремлении к национальной государственности. Попытки подавить его неизбежно затронули бы самую ткань и субстанцию любой нарождающейся российской демократии. К тому же усилия по воссозданию и поддержанию империи посредством силы и/или хозяйственного субсидирования обрекли бы Россию не только на диктатуру, но и на нищету.

Как ни прискорбно, имперский импульс остается силен и даже, кажется, усиливается. Дело тут не только в политической риторике. Особенно способна встревожить возрастающая напористость усилий российских военных удержать или восстановить контроль над прежней Советской империей. Первоначально эти усилия могли представлять собой спонтанные своевольные акции командиров в действующей армии. Однако самоутверждение военных в таких местах, как Молдова, Крым, Осетия, Абхазия, Грузия и Таджикистан, а также позиция военных, выступающих против каких—либо территориальных уступок на Курилах, против сокращения российских вооруженных сил в Калининградской области и против быстрого вывода войск из всех Балтийских республик, увековечивает имперские анклавы по внешнему контуру бывшей империи. (Линия, проведенная на карте между этими пунктами, фактически очертила бы внешние границы бывшего СССР.)

Эти усилия получили формальный статус в конце 1993 г., когда российское военное командование заявило о своем праве де-факто на вмешательство в бывших советских республиках, если будет сочтено, что развитие событий там нарушает российские интересы или угрожает региональной стабильности. В последующем эти позиции были подтверждены российскими политическими лидерами. Они были подкреплены и делами. В 1993 г. в военном аспекте поведение России по отношению к новым государствам Содружества независимых государств (СНГ) становилось в возрастающей степени односторонним, и одновременно правительство в Москве самоувереннее прибегало к экономическим средствам воздействия.

Политика России по отношению к соседям — партнерам по СНГ имела два главных острия: она сосредоточивалась на том, чтобы у новых независимых государств в конце концов мало что оставалось от экономической независимости, и на том, чтобы не допускать появления у них собственных, отдельных вооруженных сил. Задачей первого из этих направлений было заставить усвоить, что экономическое восстановление возможно только через интеграцию СНГ; второе нацеливалось на ограничение национальных армий в основном символическими и номинальными силами, с тем чтобы они все более интегрировались под контролем Москвы. До сих пор лишь Украина приложила серьезные старания для формирования своей собственной военной силы.

Вдобавок к сказанному, в последние два года Москвой были предприняты согласованные усилия по воссозданию некоторых из институциональных звеньев, связывавших воедино прежний Советский Союз. Много энергии было приложено, чтобы добиться принятия массы соглашений и обязательств; в их числе — устав СНГ, договор о коллективной безопасности (в ряде случаев также отдающий России контроль над внешними границами Советского Союза), соглашение о коллективных миротворческих усилиях (используемое для оправдания вмешательства в Таджикистане), новая рублевая зона (призванная обеспечить Центральному банку России решающую роль в валютных делах) и официальный экономический союз (переносящий принятие ключевых решений по экономическим вопросам в Москву) и, наконец, общее парламентское учреждение в масштабе СНГ.

Использование военных и экономических средств с целью добиться подчинения Москве с поразительной явственностью дало себя знать в недавнем развитии событий в Беларуси и в Грузии. В Беларуси российские субсидии для экономики были претворены в политическое подчинение, в Грузии военное вмешательство дало Москве предлог для политического посредничества. В ходе его Грузия — вопреки тому, что сказал в Москве Клинтон, — узнала, что Россия в качестве суперарбитра (umpire) не слишком отличается от России-империи (empire).

Самым настораживающим, учитывая размеры и геостратегическое значение Украины, было усиление экономического и военного давления Москвы на Киев — в согласии с распространенным в Москве представлением, что украинская независимость — это аномалия и, кроме того, угроза положению России как мировой державы. (Симптоматично, что некоторые ведущие российские политики склонны открыто говорить об Украине как о "переходном образовании" или как о "российской сфере влияния"*. Российские военные [структуры ] добились разделения Крыма и утвердили свой односторонний контроль над большей частью Черноморского флота, за который идет спор**.

* [Нелицеприятную резкую критику данного подхода россиянином, стоящим на демократических позициях, см.: Кортунов А. Надо ли бить лежачего? — Московские новости, 7.XII.1993.]

** [При этом российские военные иногда намекали на то, что их поддерживают США. Так, первый заместитель главнокомандующего Военно-морскими силами России адмирал Игорь Касатонов, возвратившись после посещения Военно-морского флота США, сообщил, что обсуждал проблему Черноморского флота со своими американскими коллегами и что те "не разделяют абсурдного подхода министра обороны Украины к этой проблеме. Поэтому они, конечно, выступают за российский Черноморский флот. Это их официальная точка зрения". (Сообщение Агентства "Интерфакс" от 14 октября 1993 г., курсив мой. — З.Б.).]

Обстоятельством, еще более усугубляющим дело, явилось открытое заявление претензий на части территории Украины. Кроме того, применялись экономические средства воздействия в форме сокращения поставки и периодических отключений жизненно важных для украинской промышленности энергоресурсов, вероятно, в надежде дестабилизировать страну до такой степени, когда значительная доля населения начнет требовать установления более тесных связей с Москвой.

Творцы российской политики, чтобы добиться международной изоляции Украины, умело использовали и озабоченность Клинтона ее ядерным статусом. Москве вполне удалось, играя на американских опасениях (и на очевидном предпочтении* американской администрацией контроля над украинским ядерным оружием со стороны России), представить новых лидеров в Киеве в качестве угрозы международной стабильности. Неумение Украины донести до Запада свои тревоги также усугубляло ее изоляцию, а с нею — и чувство уязвимости.

К концу 1993 г., всего два года спустя после официального распада Советского Союза (если не принимать в расчет [вышедшие из него ранее ] республики Прибалтики), подлинно суверенными еще можно было считать лишь осаждаемую Украину, богатый энергоресурсами Туркменистан и, пожалуй, авторитарный Узбекистан.