Правосудие начинается с потребностей

Правосудие, цель которого «заполнить и переполнить», должно начинаться с выявления человеческих потребностей и по­пытки удовлетворить их. В случае преступления начинать сле­дует с потребностей жертв. Когда происходит преступление (не­зависимо от того, выявлен ли преступник), первыми вопроса­ми должны быть «кто пострадал?», «какой вред причинен че­ловеку?», «в чем он нуждается?». Такой подход, конечно, далек от подхода карательного правосудия, которое начинается с воп­росов «кто виноват?», «как его следует наказать?» — и редко переходит к другим вопросам.

Пострадавшие испытывают разные потребности, которые необходимо удовлетворить, если мы хотим, чтобы эти люди ощутили хотя бы частичную справедливость. В большинстве случаев они в первую очередь нуждаются в поддержке и чув­стве безопасности.

Однако вскоре после этого обнаруживаются и другие потреб­ности, о которых я отчасти упоминал во второй главе. Постра­давшим хочется, чтобы их выслушали. Им следует предоставить возможность рассказать о случившемся, выразить свои чувства, возможно, даже не один раз. Им необходимо высказать свою правду. И они нуждаются в других, чтобы вместе плакать о слу­чившемся и почувствовать сострадание.

Пострадавшие нуждаются в подтверждении того, что они не заслужили причиненное им зло, они хотят услышать это от дру­гих. Им также важно знать, что были приняты меры по исправ­лению этого зла и предотвращению его повторения. Они хо­тят убедиться в признании своих страданий и уважении к сво­им переживаниям.

Форма, в которую выливаются их правда, слезы и попытки отстоять себя, порой бывает резкой и гневной. Нам следует при­нять это и отнестись к этому с пониманием. Только после этого возможен следующий шаг. Морт МакКаллум-Патерсон обра­тил внимание на то, что плач о страдании жертв преступлений близок по характеру плачам о страдании, которые так часто встречаются в Ветхом Завете. Плач о страдании и требование возмездия — это «молитва-плач», предназначенная для ушей Господа, это обращенная к Богу просьба о сочувствии и жалос­ти. Часто там звучит гнев и желание мести, но не призыв к ре­альному действию. Как сказал Патерсону отец одной жертвы убийства: «Может быть, из наших слов можно понять, что мы просим о высшей мере наказания. Это не так... но что еще мы можем сказать?» Патерсон отмечает:

 

«Что еще мы можем сказать? В этом все дело. Нет слов, которые вы разили бы боль, страдание и ярость тех, кто пережил насильственную смерть близкого человека, нет слов сильнее, чем требование крови. Не­зависимо от того, являются ли эти слова стремлением добиться смертно­го приговора для убийцы, поступать все же следует иначе. Необходимо принять взвешенное решение. Плач сам по себе не содержит такого ре­шения, но... плач имеет свой язык. Он принимает форму проклятия. В действительности, это молитва о том, чтобы Господь проклял человека, отнявшего жизнь у своей жертвы» (9).

 

Возмездие — одна из форм восстановления, но то же мож­но сказать и о возмещении ущерба. В небольшой, но ценной книге «Исцеление ран», Джон Лампен из Северной Ирландии отмечает, что возмещение ущерба представляет собой настоль­ко же естественную человеческую потребность в ответ на пре­ступление, как и возмездие (10).

Возмещение восстанавливает потери, но его подлинный смысл символичен: в возмещении ущерба видится признание преступником нанесенного им зла, а также готовность нести за него ответственность. Восстановление нарушенного права само по себе способствует достижению справедливости и скорее, чем наказание, приведет к исцелению.

Наказание часто оставляет после себя ненависть. Как опыт справедливости оно, возможно, и лучше, чем полное отсутствие всякой справедливости, но оно мало дает для примирения враж­дующих сторон. А вражда может препятствовать исцелению. Прощение, напротив, разрушая вражду, позволяет как постра­давшему, так и преступнику вновь обрести власть над собствен­ной жизнью. В этом красота прощения. Однако достигнуть его так же нелегко, как и примирения, — прощение не может быть принудительным. Для многих обязательным условием проще­ния становится достижение справедливости. Для других про­щение оказывается невозможным вовсе.

Как наказание, так и возмещение ущерба служат восстанов­лению нарушенного равновесия. При том, что и наказание, и возмещение ущерба в равной степени имеют символическое значение, возмещение ущерба является все же более ощутимым способом восстановить равновесие. К тому же наказание вос­станавливает равновесие путем принижения преступника до того уровня, на который был поставлен пострадавший. Задача наказания подавить преступника, препятствуя его стремлению к превосходству над пострадавшим и подтверждая значимость последнего. Возмещение ущерба, напротив, стремится вернуть пострадавшего к прежнему состоянию, признает за ним нрав­ственное достоинство, а также учитывает роль преступника и возможность раскаяния. Следовательно, нравственное досто­инство признается здесь и за преступником» (11).

Большинство из нас думает, что пострадавшие придают большое значение наказанию. Однако недавние опросы пост­радавших свидетельствуют о другом. Пострадавшие часто не против приговоров, исключающих тюремное заключение, — даже чаще, чем широкая общественность (12).

Больше того, они нередко отмечают, что исправление пре­ступника для них небезразлично. В конце концов, помощь пре­ступнику — это один из путей решения проблемы безопаснос­ти и предотвращения дальнейших преступлений.

Пострадавшим также необходимо вернуть уверенность в себе. Правосудие не должно вершиться для них, но без них. Им необходимо почувствовать, что они нужны, они хотят, чтобы к ним прислушивались в ходе процесса. Поскольку один из аспектов преступления заключается в том, что жертва лишается ощущения власти над собственной жизнью, одна из задач пра­восудия в том, чтобы вернуть жертве чувство уверенности. Это значит, по крайней мере, что пострадавшие сами должны оп­ределять, в чем состоят их нужды, и как они могут быть удов­летворены. Но кроме того, пострадавшим следует отвести оп­ределенную процессуальную роль*.

Пострадавшим необходимо вновь обрести уверенность в себе, они нуждаются в возмещении ущерба, в восстановлении нарушенного права, в возвращении чувства контроля над своей судьбой, но более всего им нужно найти смысл происходящего. Вспомните о словах Игнатьева: справедливость устанавливает рамки для поиска смысла. Пострадавшие нуждаются в ответе на свои вопросы: что произошло, как это случилось и что было предпринято по этому поводу. Им нужно найти ответы на шесть вопросов, о которых я упоминал во второй главе и которые составляют основные шесть ступеней на пути к исцелению. На не­которые из этих вопросов в состоянии найти ответы только сами поыыыыыыыстрадавшие, хотя мы можем оказать помощь в их поиске. Другие вопросы касаются конкретных фактов: кто совершил преступление, почему, что это за люди, что предпринято по поводу преступления? Правосудие обязано, по крайней мере, предоставить им такую информацию.

Пострадавшие нуждаются в реабилитации. Под этим под­разумевается обличение причиненного зла, плач, возможность высказать правду, преодоление отношения к их переживаниям как к частной и незначащей стороне дела. Они ищут такой справедливости, которая включала бы возмещение ущерба, прими­рение и прощение. Им нужно почувствовать, что они снова управляют своей судьбой, участвуют в решении своего дела, что находятся в безопасности. Другой потребностью такого рода яв­ляется возвращение чувства доверия к окружающему миру; оно подразумевает поддержку, «сострадание», безопасность, ответ­ственность со стороны преступника и предупреждение дальней­ших преступлений. Пострадавшие нуждаются также в осмыс­лении происходящего, что возможно лишь при наличии дос­товерной информации, честности по отношении к ним и отве­тах на их вопросы.

Итак, эти люди чувствуют себя жертвами насилия, а наси­лие порождает определенные потребности. Однако и вся об­щина чувствует себя жертвой этого насилия, у нее тоже возни­кают некоторые потребности. Так как нельзя не учитывать об­щественное значение преступления, процесс правосудия во многих случаях не может считаться только частным делом. Община так же нуждается в заверении о том, что случившееся было злом, что что-то предпринято по этому поводу и сделаны шаги по предотвращению новых преступлений. Здесь тоже важ­на информированность, которая способствует преодолению стереотипов и необоснованных страхов. И здесь велико значе­ние возмещения ущерба, символизирующего восстановление целостности. Вообще, символика играет существенную роль. Преступление подрывает чувство единства членов общины. Для общины восстановление предполагает осуществление некоей символической акции, которая содержала бы в себе элементы обличения преступления, восстановления чувства доверия и исправления причиненного зла.

Тем не менее, общественный аспект преступления, важ­ный сам по себе, не должен служить отправной точкой для его определения, да и кроме того, господствующие в обще­стве постулаты о преступлении отнюдь не бесспорны. Один из таких постулатов состоит в том, что можно добиться пол­ного порядка и безопасности, по крайней мере, в рамках сво­бодного общества.

На недавнем благотворительном банкете, устроенном в пользу нашего местного отделения VORP, мне пришлось сидеть за столом напротив состоятельного молодого человека. Прибли­жалась сильная гроза, и все наши соседи покинули нас, чтобы укрыться под крышей дома. Пока мы сидели, наблюдая за гро­зой, он спросил меня об организации, в чью пользу он только что внес пожертвование; это привело нас к разговору о правосу­дии. С большой искренностью он поведал мне о внутренней борь­бе, которая происходила в его в душе по поводу этого вопроса. С самого детства юноша был знаком с человеком, постоянно за­нимавшимся воровством, и был озабочен вопросом перевоспитания и благополучия друга. Но с другой стороны, он считал себя консерватором и придерживался мнения, что вор заслуживает сурового наказания. «Иногда мне кажется, что нам следует делать то же, что делают в Иране — отрубать руку, сурово наказывать». Тогда мы будем в безопасности», — сказал он. «Возможно. Но захотели бы вы жить в такой стране?» — ответил я.

Порядок и свобода — два противоположных полюса. Пол­ная свобода, по крайней мере, та, что позволяет делать все, что нам хочется без какого-либо формального или неформального ограничения, скорее всего была бы небезопасной и хаотичной. С другой стороны, полный порядок, даже если бы и был возмо­жен, стоил бы нам этой свободы. К примеру, чтобы суровое на­казание могло остановить преступников, этому наказанию сле­довало бы быть скорым и верным. А какова цена за это? Нам пришлось бы смириться с возможными ошибками и предоставить центральной администрации исключительную власть, которой она наверняка стала бы злоупотреблять. Большинство из нас не пожелало бы жить в таком мире. И мы находимся где-то на полпути между этими полюсами, стараясь найти равновесие между свободой и порядком и перевешивая то в одну, то в дру­гую сторону. Находящиеся среди нас консерваторы тяготеют к полюсу порядка, либералы — к полюсу свободы.

Однако в традиционных постулатах о свободе и порядке есть и еще одна ошибка. Обычно мы воспринимаем порядок как законы и наказания, как формальные ограничения. Однако мы забываем о том, что на протяжении всей истории порядок под­держивался неформальными способами — системой верований, давлением со стороны общества и обязанностями, установлен­ными им же, а также вознаграждением за послушание. Это мож­но сказать и о нашей повседневной жизни. Полагать, что поря­док держится на одних законах, значит заблуждаться насчет об­щества — насчет того, что делает его единым.

Суть в том, что, сохраняя те ценности, которыми мы осо­бенно дорожим, мы не можем жить в полной безопасности. Но вместе с тем, если мы не привлекаем к ответу людей, которые пытаются осуществлять свою волю за счет чужой свободы, под угрозой оказывается наша собственная свобода.