Экономика катится вниз

Американская статистика 1929—1933 гг. впечатля­ет и напоминает упадок России в 1990-х годах. Паде­ние промышленного производства от высшей предкри­зисной точки до «ямы» (или «дна») в ноябре 1932 г. по месячным данным составило 56% — больше, чем в любой другой из крупных стран, затронутых кризисом. Экспорт в долларовом выражении сократился на 80%. Доля безработных среди трудоспособных достигла 25%, а их численность превысила 13 миллионов чело­век [9]. В июле 1932 г. металлургическая промышленность США работала на 12% своих мощностей — пе­чальный рекорд за всю историю страны [64, р. 142].

Сотни тысяч фермерских семей, неспособных пога­сить ссуды, взятые под заклад недвижимости, сгоня­лись с земли и пополняли ряды безработных. Бродяж­ничество и детская беспризорность стали массовыми явлениями. Эти времена и тяжелые судьбы простых людей нашли мощное художественное отражение в знаменитом романе Джона Стейнбека «Гроздья гне­ва» (1939).

По всей стране появлялись мертвые города, где по­чти все предприятия были закрыты, а люди жили чем придется или бежали в места, казавшиеся более благо­получными. Такова была, к примеру, в 1933 г. ситуация в городе Акрон (штат Огайо), который существовал бла­годаря занятости на заводах резиновой промышленно­сти, принадлежавших таким известным и поныне ком­паниям, как «Гудйир» и «Файрстон». Заводы полно­стью или частично прекратили производство; главный банк города закрылся, заморозив счета городской ад­министрации, благотворительных учреждений и ста тысяч вкладчиков. Город был вынужден уволить поло­вину полицейских, почти всех пожарных; прекратилась уборка мусора; закрылся городской аэропорт [69].

В связи с конкуренцией за рабочие места и общим ухудшением морального климата в США обострились расовые проблемы, дискриминация цветных американ­цев приобрела более грубые и жестокие формы.

Америка стремительно «левела»: происходили мас­совые манифестации, «голодные» марши, забастовки от­чаяния; профсоюзы становились боевитее и жестче;

коммунисты и социалисты уже не казались довольно безвредными чудаками, а приобретали влияние на зна­чительный круг трудящихся. Страх охватывал не только богатую буржуазию, но и многочисленные сред­ние слои.

Экономисты пытались статистически и логически исследовать воздействие биржевого краха на другие сектора хозяйства и обнаружить цепи причин и след­ствий, механизм превращения финансового потрясения в глубокий экономический кризис. Можно представить себе такую схему распространения кризиса.

Падение цен акций и необходимость (часто невоз­можность) пополнения маржи по акциям, купленным в кредит, толкнула значительные массы людей к со­кращению потребительских расходов. Резкое падение спроса заставило фирмы уменьшать производство, пе­ресматривать в сторону понижения программы капи­таловложений, сокращать занятую рабочую силу. Мно­гие фирмы оказались неспособны погашать получен­ные от банков кредиты, что вместе с изъятием вкладов населением и фирмами ухудшило ликвидность бан­ков, вызвало несколько волн банковских банкротств.

В этой цепочке (в действительности, конечно, более многозвенной и сложной) ухудшение в каждом сле­дующем звене в свою очередь бьет по предыдущим. Скажем, банкротство банка уничтожает вклады, лиша­ет фирмы кредита, уменьшает инвестиции и производ­ство. Киндлебергер называет эту цепь взаимных ре­акций системой позитивной обратной связи (розНюе /еес1Ьас}г). Для состояния экономики важное значение имеет психология участников хозяйственных процес­сов. Процветание не только порождает оптимистиче­скую психологию, но и само поддерживается ею. И на­оборот, пессимизм, порождаемый депрессией, усилива­ет эту депрессию [65, р. 126-127 и др.].

О том, с какой удивительной скоростью и интенсив­ностью действовали эти цепи причинно-следственных связей, говорят, к примеру, следующие цифры. Произ­водство автомобилей в США, достигавшее в марте 1929 г. 660 тысяч, в декабре того же года упало до 93 тысяч [16, р. 79].

Правительство было совершенно не готово к мас­штабам и характеру кризиса. Оно мыслило категори­ями эпохи до войны 1914—1918 гг., когда экономисты и политики свято верили в то, что в экономике все рано или поздно налаживается само собой; кризис по­лезен тем, что он уничтожает слабые и неэффектив­ные предприятия, давая ход сильным и эффективным;

безработные сами виноваты в своей безработице, по­скольку не соглашаются работать за пониженную за­работную плату. На традиционном языке политиче­ской экономии это система 1а188е.г /а1ге — так фран­цузы в XVIII веке назвали политику невмешательства государства в экономику. Лишь в середине 1930-х го­дов английский экономист Джон Мейнард Кейнс ре­шительно выступил против такой политики, призы­вая государство активно бороться с кризисом, безрабо­тицей и простоем предприятий, что стало переворотом в экономической науке и политике.

Десятки лет в США ведется дискуссия о том, в какой мере лидеры тех времен, в первую очередь президент Герберт Гувер и секретарь казначейства (министр фи­нансов) Эндрю Меллон, виноваты в том, что биржевой крах перерос в Великую депрессию. Могли ли они в 1930-1932 гг. действовать иначе? Получили бы они под­держку Конгресса, если бы решились на смелую анти­кризисную политику?

Нельзя сказать, что правительство и Конгресс со­вершенно не понимали ситуацию и сидели сложа руки. В январе 1932 г. была запущена Реконструктив­ная финансовая корпорация (РФК), государственная организация, призванная своими деньгами срочно воз­действовать на болевые точки падающей экономики. Однако она не успела всерьез развернуть свои опера­ции до президентских и парламентских выборов 1932г., после которых Гувер покинул Белый дом, а республиканцы утратили большинство в Конгрессе. Лишь во времена Рузвельта и Нового курса РФК ста­ла реальным орудием экономической политики.

Любые антикризисные меры требовали бюджетных денег, но вековая (и в принципе сохраняющая силу) мудрость требовала поддержания «здоровых финан­сов» — бездефицитного или хотя бы малодефицитного бюджета. Экономический кризис вызвал падение на­логовых поступлений, и правительство в такой ситуа­ции опасалось увеличивать расходы. Эта при прочих условиях разумная финансовая политика оказалась в данном случае ошибкой. Тут требовались смелые ре­шения, порывающие с традицией. Историческая заслу­га Рузвельта в том и состоит, что он пошел на такие решения. Сложившуюся тогда ситуацию ярко харак­теризует меткая фраза одного английского автора XIX века, которую цитирует Киндлебергер: «Бывают времена, когда нельзя нарушать правила и принципы, но бывают и другие времена, когда опасно соблюдать

их»[16, р.181].

В целом подборка публичных высказываний Гувера и Меллона производит удручающее впечатление. Гувер без конца заклинал американцев потерпеть еще немно­го и неизменно обещал, что оживление и подъем нач­нутся со дня на день, если не в следующем месяце, то непременно в следующем квартале или в будущем году. Уверения Меллона, что кризис скоро изживет себя сам, особенно раздражали людей потому, что он принад­лежал к одной из самых богатых и влиятельных семей Америки. Между тем общественное мнение все более направлялось против богачей, олигархов, банкиров.