Ограниченность художественного вымысла

Итак, Вирджиния Вулф не писала напрямую о смер­ти матери, как и Розамунда Леманн не писала напря­мую о смерти дочери, хотя обе они пережили эти испы­тания во всей их полноте и эмоционально были глубоко потрясены ими. Произведения Симоны де Бовуар, Анни Эрно, Колетт Феллу, Франсуазы Малле-Жорис, Элен Сиксу, Алины Шульман, Пьеретт Флетьо, которые пос­вящены описанию траура по матери и на которые мы опирались, анализируя его возможные последствия, - в большинстве своем это не романы, а рассказы о собс­твенных чувствах, то есть документальные свидетельс­тва или мемуары. Наше обращение к ним обусловле­но и оправдано самой природой этой проблемы. Если скорбь по матери и дочери побуждает кого-то взяться за перо, то, как правило, она не пробуждает художествен­ного воображения, как и многие другие действительно глубоко травмирующие события.

«Я чувствую себя уверенно, только когда пишу художес­твенные произведения, и они не имеют ничего общего со свидетельством очевидца. [...] Мое «я» в этом практически не участвует. А вот с матерью так не получается. Я не могу насильно ввести ее ни в один свой роман», - призна­ется романистка Пьеретт Флетьо.

Она и большинство других авторов, которые деталь­но рассказывают о последних годах жизни своей матери, включая полное описание похорон, неизменно воздержи­ваются описывать свой траур по матери, то есть собствен­но потерю, за исключением финальной фразы, которая всегда завершает книгу. Это стремление запечатлеть события, предшествующие смерти матери, - всего лишь созна­тельная часть той внутренней работы, которая совершает­ся в трауре и представляет собой только видимую часть айсберга, предназначенную для публичного предъявления. Остальное, похоже, происходит в тишине.

Заключение

В романе «Рождение дня» (1928) Колетт поет насто­ящий гимн во славу своей матери Сидо, деревенской жительницы, не признающей условностей, которая су­мела передать дочери свою любовь к природе и сво­боде. Такая дань уважения, отданная матери, приятно отличается от того мрачного настроения, которое со­здает описание кризисных ситуаций в художественных произведениях и которыми так переполнено наше ис­следование. Однако нашей задачей было не изобличать отношения матери и дочери как катастрофические, а, двигаясь от противного, создать представление о более приемлемых отношениях.

Однако восхищение Колетт своей матерью на самом деле кажется нам противоречивым. С одной стороны, она рисует нам образ матери, которая не похожа на тра­диционных матерей и полностью отделилась от своей дочери - настолько, что даже способна отказаться от приглашения дочери приехать к ней в гости в Париж, чтобы повидаться, всего лишь потому, что со дня на день ожидает цветения редкого растения в своем саду. С другой стороны, библиографическое расследование и анализ переписки, которую вели мать и дочь, говорят противоположное - что вся эта история «яйца выеден­ного не стоит». Сидо в реальности с удовольствием принимает приглашение Колетт. Без сомнения, настоящая Сидо не настолько любит природу и свободу, чтобы по­жертвовать ради них визитом к дочери.

Итак, мы столкнулись с примером литературной иде­ализации, когда автор создает для потомства мифичес­кий «образ матери». Как подчеркивает литературовед Мишель Сард, запоздалое появление материнского об­раза в художественном произведении или замена обра­за покойной матери на вымышленный персонаж только подчеркивает различие между ними: Сидони, приезжа­ющей в гости к Колетт, и воображаемым персонажем Сидо, который постепенно заменяет по ходу повествова­ния реальную личность.

Возможно, для Колетт прибегнуть к вымыслу - свое­образный способ подтвердить разделение с собственной дочерью, которая у нее так поздно появилась? Вместо анализа этого частного случая попробуем определить, что же являют собой произведения об отношениях меж­ду матерью и дочерью. Этот любопытный пример про­ливает свет на различные возможности использования подобных рассказов, которые располагаются где-то по­середине между подлинным свидетельством и вымыслом. Текст Колетт должен был бы пройти проверку на правдивость при соотнесении с реальными фактами, если бы полностью являлся автобиографичным, иначе его можно было бы отнести к полуправде - лжи, то есть этот текст не является абсолютно правдивым. Однако когда речь идет о художественном произведении, оно скорее проходит проверку на истинность, благодаря со­отнесению с областью воображаемого. Таким образом, этот текст, даже если он абсолютно вымышленный, замечательно отражает двойственную позицию самого автора между идеализацией и разоблачением своей ма­тери. В первом случае мы, скорее, выносим суждение, а во втором - стараемся понять.

Нам ближе второй способ использования литератур­ного материала. Осознавая деликатную границу между свидетельством и художественным вымыслом, то есть прямым «придумыванием себя», к которому прибегает Колетт, мы выбираем художественную версию. Ее текст подтверждает, с какими трудностями сталкивается жен­щина, которая стремится поддерживать односторонне положительные чувства к своей реальной матери и при­бегать к вымыслу, чтобы поддерживать ее идеализиро­ванный образ. Особенно когда этот образ подвергается публичному рассмотрению. Желание всеми возможны­ми способами поддержать материнскую идеализацию иногда приводит к лукавству и подтасовке фактов, даже если, как бы это ни было банально, речь идет все­го лишь о пожилой женщине, которая отказывается от столь редких приглашений приехать в гости к дочери.

Этот анекдот не только выдвигает на первый план проблему метода с точки зрения подлинности использо­ванных текстов. Он затрагивает также два других глу­бинных вопроса. Во-первых, существуют ли в действи­тельности «хорошие матери», если можно так сказать, что требуется для создания удовлетворительных или, по меньшей мере, приемлемых отношений матери и дочери? Во-вторых, что составляет специфику отношений матери и дочери?