IV. КРАСНЫЙ И БЕЛЫЙ

Совсем около нас, на расстоянии выстрела от хижины, есть другая похожая хижина, но еще более примитивная с виду. Там живет наш сторож с женой и двумя старшими детьми. Дочь готовит обед, чинит сети, сын помогает отцу ставить верши, присматривает за мартильерами (шлюзами) на прудах. Двое меньших — в Арле, у бабушки. Там они пробудут до тех пор, пока не научатся читать и не пойдут к бонжуру (первому причастию), потому что отсюда далеко до церкви и школы, а потом камаргский воздух для малышей не полезен. Дело в том, что летом, когда болота высыхают и белая тина на дне каналов трескается от жары, этот остров действительно необитаем.

Как-то в августе я сам в атом убедился, когда приехал сюда поохотиться, и мне никогда не забыть этот печальный и дикий пейзаж, опаленный зноем. Там и сям, словно огромные чаны, курились на солнце пруды, дно которых кишело еще остатками жизни: ища влаги, там копошились саламандры, пауки, водяные мухи. Вокруг стоял смрад, тяжелая мгла, насыщенная вредными испарениями, казавшаяся еще плотнее от роя комаров. У сторожа всю семью знобило, всю семью трепала лихорадка, жалость брала смотреть на желтые, исхудавшие лица, на ввалившиеся огромные Глаза этих несчастных людей, обреченных в течение трех месяцев томиться под палящим, неумолимым солнцем, которое обжигает, но не согревает больных лихорадкой.» Печальна и трудна жизнь егеря в Камарге! У нашего сторожа жена и дети при нем, но в двух милях отсюда живет в заболоченной местности табунщик, живет круглый год совершенно один, как настоящий Робинзон. В тростниковой хижине* которую он сам построил, нет ни одной несамодельной вещи, начиная с плетеного ивового гамака, очага, сложенного из трех почерневших камней, скамеек, сколоченных из тамарисковых стволов, вплоть до деревянного замка с ключом, которым он замыкает свое оригинальное жилье.

Сам он столь же необычен, как и его жилище. Это, как и все отшельники, своего рода молчаливый философ, прячущий свое недоверие крестьянина под густыми, нависшими бровями. Он или на пастбище, или сидит на пороге и с трогательным ребяческим усердием читает по складам розовые, голубые или желтые листочки, обычно приложенные к пувырькам с лекарством, которым он пользует своих лошадей. У бедняги нет других развлечений, кроме чтения, нет других книг, кроме этих листков. Наш сторож и он не видятся, хоть и живут по соседству. Они даже стараются не встречаться. Раз я спросил Бродягу о причине такой нелюбви, и он ответил мне самым серьезным тоном:

— Все из-за разницы в убеждениях… Он красный, а я белый.

Итак, даже в здешней пустыне, где их должно было бы сблизить одиночество, эти два дикаря, оба одинаково невежественные и недалекие, эти два Феокритова волопаса, попадающие в город раз в год, не чаще, и глазеющие на позолоту и зеркала арльских скромных кофеен, словно перед ними Птолемеев дворец, ухитрились возненавидеть друг друга из-за политических убеждении.