Существует нечто соревнующееся в своей гнусности с самой гнуснойшлюхой, нечто грязное, избитое, обанкротившееся, приводящее в ярость,доводящее ярость до пароксизма, нечто являющееся разменной монетой: это слово, всякое слово, и прежде всего то, которым мы пользуемся. Вот я говорю: дерево, дом, я, великолепный, глупый; я мог бы говорить все, что угодно, ижду, когда же явится, наконец, убийца всех существительных и прилагательных,всей этой почтенной отрыжки. Порой мне кажется, что они умерли и никто нежелает их хоронить. Из трусости мы считаем их пока еще живыми и продолжаемвдыхать 126 их вонь, не зажимая носа. А ведь их уже, собственно, и нет, они большеничего не выражают. Когда подумаешь обо всех ртах, сквозь которые онипрошли, обо всех загрязнивших их дыханиях, обо всех случаях, когда они былипроизнесены, можно ли пользоваться хотя бы одним-единственным из них, непачкаясь? Нам их швыряют уже пережеванными, но ведь никто из нас не станетглотать пережеванную другими пищу. От физического акта, сопровождающегопроизнесение слова, просто тошнит, а ведь достаточно кратковременногораздражения, чтобы в любом слове различить привкус чужой слюны. Чтобы освежить язык, человечеству следовало бы перестать говорить: емуполезно было бы прибегнуть к знакам или, еще лучше, к молчанию.Проституирование слова -- самый очевидный симптом его деградации: неосталось ни одного чистого слова, как не осталось и чистой артикуляции. Приэтом словесная грязь остается и на том, что слова обозначают, и даже смыслдеградирует под влиянием повторений. Почему бы каждому поколению неизобретать новый язык хотя бы для того, чтобы наполнять предметы свежимсоком? Как можно любить и ненавидеть, веселиться и страдать, используяобескровленные символы? "Жизнь", "смерть" -- какие штампы метафизики,обветшалые загадки... Человеку пора бы создать для себя новую иллюзорнуюдействительность и ради этого выдумать новые слова, потому что его словамдавно не хватает крови, а переливание крови на стадии агонии уже невозможно.
