Идея бесконечности, должно быть, родилась в день расслабления, когдасмутная истома просочилась в геометрию, подобно первому акту познания, когдапосреди молчания рефлексов похоронная дрожь выделила восприятие своегопредмета. Сколько отвращения или ностальгии понадобилось нам накопить, чтобыв конце концов проснуться одинокими и трагически возвышающимися надочевидностью! Забытый вздох заставил нас сделать шаг за пределынепосредственного; банальная усталость удалила нас от ландшафта или отживого существа; рассеянные стоны разлучили нас с нежной или с боязливойневинностью. Сумма этих случайных расстояний -- итог наших дней и нашихночей -- составляет разрыв, который отделяет нас от мира и который духсилится уменьшить и привести в соответствие с нашими хрупкими пропорциями.Но плод каждой усталости дает о себе знать: где нам еще искать материю,чтобы ощущать ее под своими ногами? Вначале мы думаем для того, чтобы убежать от вещей; затем, когдазаходим слишком далеко, -- для того, чтобы потеряться в сожалении о том,чего мы избежали... Так наши понятия выстраиваются в цепь, словно тайныевздохи, так каждое размышление заменяет собой восклицание, а жалобнаятональность отбрасывает прочь достоинство логики. Траурные оттенкиобесцвечивают идеи, кладбищенские темы заполняют параграфы уставов, взаповедях ощущается затхлый запах гнили, а в нетленном хрустале -- последнийдень осени... Дух беззащитен против осаждающих его миазмов, ибо онизарождаются в самом гиблом на свете месте, там, где безумие смешивается снежностью в клоаке утопий и грез: в нашей душе. И даже если бы мы моглиизменить законы вселенной или предвидеть ее капризы, она ослепила бы нассвоими несчастьями, навязала бы нам принцип своего упадка. Вы говорите,будто бывают непогибшие души? Покажите же нам их, чтобы можно было отразитьэто в протоколе, чтобы ими занялась наука и комедия, чтобы можно былопричислить их к лику святых!
