РАСПЛАТА ЗА ДЕСПОТИЗМ

Самым убедительным свидетельством существования французского «абсолютизма» считается активная пропагандистская кампания парламен­тов против королевской власти, не прекращавшаяся в течение десятиле­тий. Хотя так продолжают утверждать многие историки, их взгляд, скорее всего, является ошибочным. Первое несоответствие заключается в том, что критика «абсолютизма» обнаруживается ими слишком рано. После 1750 года парламенты не сказали и не сделали ничего принципиально ново­го. В XVII веке парижский парламент дважды вступал с королевской вла­стью в серьезный конфликт: в первый раз — с Людовиком XIV по поводу папской буллы Цт^епИиз и во второй раз — с его преемником, регентом герцогом Орлеанским по финансовым вопросам. Если парламенты так бы­стро отвергли «абсолютизм», то период, когда судьи сотрудничали с этим режимом, существенно уменьшается.

Во-вторых, парламенты всегда отстаивали верховный суверенитет ко­роля. Приписывая им намерение предложить нации иной верховный авто­ритет, историки, вероятно, стали жертвой правительственной пропаганды. Она же, как правило, выдвигала такие обвинения против парламентов, ко­торые более всего им вредили[105]. Если не считать тех редких случаев, когда корона превышала свои полномочия и этим провоцировала резкое проти­водействие парламентов, вмешивавшихся в ее прерогативы, цели мнимых антагонистов были сходными. Вполне вероятно, что именно корона, а не парламенты, пыталась изменить конституцию. Все более деспотические ме­тоды, накладывавшиеся на некомпетентное управление фракциями, объяс­няют суть конфликта, и тогда слова историков об изменившихся требова­ниях подданных к управлению оказываются ненужными. Если «абсолю­тизм» не существовал, не было и причин противостоять ему. Наша точка зрения имеет еще одно теоретическое преимущество: столкновения парла­мента с короной не обязательно считать репетицией революции. Может статься, стороны стремились не изменить традиционную конституцию, а воплотить ее на практике.

Если на время забыть революционный сценарий и постараться взгля­нуть на апаеп гё§1те глазами современников, парламенты перестанут быть для нас носителями новой политической культуры. Тогда понятие «абсо­лютизм» окажется еще более бессмысленным, поскольку становится ясно, что суверенитет изначально соотносился с нацией, а не с королем. Автор недавно опубликованного обширного исследования убедительно это дока­зывает.[106] Поэтому нам следует считать парламенты хранителями древних политических традиций, основанных на суверенитете короны, и защитни­ками прав и привилегий подданных от проявлений королевского деспотиз­ма. Если парламенты оказывали сопротивление монарху, это не значит, что им не нравилась система управления как таковая. Они напоминали госуда­рю об опасности перерождения легитимной монархии в деспотию. Кроме того, мы не станем представлять французское Просвещение противником существовавшего политического режима. Вопреки обычному мнению Про­свещение выступало не против апсьеп гёцте и не против абсолютной мо­нархии, а против их антипода - деспотизма. Но люди 1789 года сконструи­ровали собственную революционную идеологию из обрывков идей умерен­ного Просвещения, и поэтому Монтескье и Вольтер, увиденные через приз­му революции, легко могут показаться радикальными мыслителями.

Едва ли режимы герцога Орлеанского и кардинала Флери были более важными эпизодами истории, чем формирование так называемой новой по­литической культуры после 1750 года. Их последовательно самовластные решения наводят на мысль, что корона сделала поворот в сторону деспотиз­ма, чего всячески старался избежать Людовик XIV. Когда министры Людо­вика XV сталкивались с препятствиями, они автоматически прибегали к деспотическим мерам. В 1753 году парламент Парижа разогнали за защиту еретиков-янсенистов; в 1763 году он был принужден зарегистрировать вве­дение двадцатины, предложенное Бертеном; а в 1766 году парламент Бре­тани был распущен после того, как напомнил королю, что только Генераль­ные штаты могут утверждать новые налоги. Широкую известность полу­чили события 20 января 1771 года, когда между часом ночи и четырьмя ча­сами утра каждый член парижского парламента был разбужен мушкетера­ми, колотившими в дверь. Они вручали ему «запечатанное письмо» (1еНге йе сасНеО, предлагавшее или поддержать королевскую политику, или не­медленно отправиться в ссылку. В результате прежние чиновники были за­менены новыми, неподкупными, не унаследовавшими свою должность, на­значенными королем и получавшими от него жалованье. Против таких мер выступала патриотическая оппозиция, сторонники которой были убежде­ны, что только Генеральные штаты способны защитить свободу.

Убедившись в слабости парламентов, традиционно защищавших права подданных, монархия в лице Людовика XVI пошла на новые крайности. Она говорила о расширении консультативных органов и учреждении мест­ных штатов, а чтобы провести свои решения, использовала деспотические заседания парламента в присутствии короля. Таким способом были утверж­дены Шесть эдиктов Тюрго, освобождавшие парижскую торговлю зерном и упразднявшие гильдии. В 1788 году права парламента на ремонстрацию и на регистрацию эдиктов были отменены личным решением короля. Возмез­дие за это решение не заставило себя ждать: возмущенные аристократы перестали предоставлять короне займы, которая таким образом лишилась возможности производить какие-либо выплаты. Жалобы, включенные со­словиями в «тетради» весной 1789 года, отражали убеждение подданных, что французская монархия выродилась в деспотию. Они требовали не унич­тожить монархию, а направить ее на путь истинный. В «тетрадях» не было и намека на те идеи (народный суверенитет и право народа устанавливать но­вый политический порядок, созданный на принципах разума), которые про­возгласит «Декларация прав человека и гражданина» в августе 1789 года. За пределами Парижа «тетради» апеллировали к традиционной конститу­ции, прецедентам и авторитету прошлого. Их язык был языком апсьеп гё§1- те.х «Клятва в Зале для игры в мяч» в июне 1789 года не предлагала Фран­ции новой конституции. Она объявлялась договором об укреплении старой.