Путники в горах(Рубеж VIII века) Здесь показана опять-таки первозданная, нетронутая цивилизацией природа (хаос причудливых форм приближает изображение к фантастическому жанру). Человеческие фигурки еле заметны, совершенно затеряны, несопоставимы с громадой природной материи. И ещё раз обратим внимание на многоплановое построение пространства и воздушную перспективу: белые клубящиеся облака как бы разрезают вершины гор.
Постичь законы мироздания стремилась и средневековая словесность. В этом отношении особенно активной была фарсиязычная поэзия. Фарсиязычная, то есть на фарси ;– литературный язык, который сложился у персов и таджиков и которым долгое время пользовались многие соседние народы (например, азербайджанский, выдвинувший такого корифея мировой литературы, как Низами; – он писал именно на фарси). Чаще всего осмысление бытия фарсиязычные поэты осуществляли в форме монументальной эпопеи. Самая грандиозная из таких эпопей принадлежит поэту Фирдоуси; – это «Шах-наме» ([Шах-намэ] «Книга о царях»). По своему объёму она во много раз превышает «Илиаду» и «Одиссею», вместе взятые. «Шах-наме» содержит огромное количество мифологических преданий, исторических легенд, стихотворных летописей, поэм о любви, назиданий и всякого рода раздумий – с охватом огромной хронологической дистанции: от сотворения мира до времени жизни поэта. Совсем иначе происходило осмысление мироздания в творчестве другого знаменитого фарсиязычного поэта – это был Омар Хайям. В противоположность Фирдоуси с его эпопеей гигантского масштаба, Хайям обращался только к форме рубаи . Рубаи – всего-навсего четверостишие, но в столь краткую миниатюру поэту удавалось заключить крупную, объёмно поданную мысль. Эти отдельные мысли складываются в целые мириады, охватывающие всё и вся. Поэт-мыслитель, он, словно бесконечные чётки, перебирает и анализирует всевозможные жизненные позиции (скажем, от аскезы до культа наслаждений), находя в каждой из них определённое рациональное зерно и оправданность. И всё у него пронизано пафосом свободной человеческой мысли – мысли, доходящей порой до крайних пределов вольнодумства. Он позволяет себе бунт даже против Всевышнего.
О небо, ты души не чаешь в подлецах! Дворцы и мельницы, и бани – в их руках; А честный просит в долг кусок лепёшки чёрствой… О небо, на тебя я плюнул бы в сердцах!
Хайям размышляет не только обо всём, но и на все лады – совершенно серьёзно и с язвительной иронией, с горечью и беспечностью. Вот как может он подать то же настроение открытого безбожия.
Вхожу в мечеть. Час поздний и глухой. Не в жажде чуда я и не с мольбой: Когда-то коврик я стянул отсюда, А он истёрся – надо бы другой.
В поэзии Хайяма много скепсиса, он нередко рассуждает о тленности и тщете человеческого существования.
Кто мы? Куклы на нитках, а кукольщик наш – небосвод. Он в большом балагане своё представленье ведёт. Он сейчас на ковре бытия нас попрыгать заставит, А потом в свой сундук одного за другим уберёт.
Но поэт находит и противоядие скепсису, утверждая необходимость жить, причём жить в стремлении к радостям.
О, не растите дерева печали… Ищите мудрость в солнечном начале: Ласкайте милых и вино любите! Ведь не навек нас с жизнью обвенчали.
И мудро добавляет по поводу ненапрасности всего, что делает человек –
Будь весел: не умрёт вовеки мир земной, И звёздам не дано исчезнуть – ни одной. Кирпич, сработанный тобой, В дому других людей возвысится стеной.
* * * То, о чём до сих пор шла речь – жизнь духа, представленная в самых разных своих гранях. Разумеется, существование Средневековья не ограничивалось этим, хотя и самым важным для него. Наряду с праведником, человеком духа, пожалуй, наиболее примечательной для того времени стала фигура воителя, ратоборца, будь то богатырь, витязь или рыцарь. В описании ратных подвигов средневековый повествователь непременно использует приёмы гиперболизации. Скажем, безвестный автор французского эпоса «Песнь о Роланде» не скупится на краски, чтобы показать невероятную мощь своего героя. Вот его удар мечом по врагу – всего один удар!
Роланд нанёс такой удар, Что по забрало шлем пробила сталь, Сквозь лоб и нос, и челюсти прошла, Грудь пополам с размаху рассекла, И панцирь, и луку из серебра. Роланд коню спинной хребет сломал – Убил и скакуна, и седока.
Главный движущий мотив ратоборца – поиски славы, жажда подвига. К примеру, герой англосаксонской поэмы «Беовульф», прослышав о кознях некоего чудовища, по собственной воле спешит на помощь чужестранцам, заведомо подвергая себя смертельной опасности. Этот памятник словесности – из самых ранних в Европе (VII–VIII века), восходит к народным сказаниям VI столетия, известен по рукописи X века. Он дышит седой стариной и может служить образцом эпоса: здесь очень силён сказочно-фантастический элемент, а слог насыщен высокими речениями и пронизан той звучной, величаво-певучей интонацией, которая подразумевает сказительскую речитацию. В приводимом отрывке адский монстр приближается к Беовульфу, который делает вид, что спит.
Над возлежащим он руку простёр, вспороть намерясь лапой когтистой грудь храбросердого. Но тот, проворный, привстав на локте, кисть ему стиснул. И понял грозный пастырь напастей, что на земле под небесным сводом ещё не встречал он руки человечьей сильней и твёрже… Уйти в болота, зарыться в тину хотело чудище, затем, что чуяло, как слабнет лапа в железной хватке рук богатырских… Верх одерживал, гнул противника витязь незыблемый, сильнейший из живших в те дни под небом.
Воинственная настроенность Средневековья нашла своё яркое выражение и в зодчестве. Прежде всего имеются в виду различные фортификационные (оборонительные) сооружения. В неприступных местах возводились мощные крепости. Города обносились кольцом каменных стен со множеством башен. Вот типичный облик одно из таких городов.
|
