Счастливая пастушка, возле водна берегу, где Тахо струи вьет, – ты, не пескам его златым желая понравиться, а серебру волны – грудь снежная белее белизны, одежда белая из горностая, – ты ветру даришь золотые пряди, чтоб он в парчовом щеголял наряде.
Под старою ольхой, которая приют тенистый свой рыдающему соловью дала, чьи горестные стоны зеленые посеребрили склоны, – своих овец в загон ты собрала и доишь их: белее молока твоя, пастушка, белая рука,
Пастушка, как ты счастлива, любя, коль сделал верною женой тебя твой выбор нежный – не чужая воля! И страус пышноперый из Африки, в которой он – царь среди песчаного раздолья, не нужен горлице, чье упованье – не перья пестрые, а воркованье.
А я, с моею горькою судьбой и с красотой невечной, рожденная богатой и беспечной, – сравнюсь ли я с тобой!.. (Перевод П. Грушко)
* * * Повиснуть на кресте, раскинув длани, – груди копье и в терниях висок – во славу нашу выплатить оброк страданьями – геройское деянье!
Но и твое рождение – страданье, там, где великий преподав урок, откуда и куда нисходит Бог, закут не застил крышей мирозданье!
Ужель сей подвиг не велик, Господь? Отнюдь не тем, что холод побороть смогло дитя, приняв небес опеку, –
кровь проливать трудней! Не в этом суть: стократ от человека к смерти путь короче, чем от Бога к человеку. (Перевод П. Грушко) * * * Моя Селальба, мне примнился ад: вскипали тучи, ветры бушевали, свои основы башни целовали, и недра алый извергали чад.
Мосты ломались, как тростинки в град, ручьи рычали, реки восставали, их воды мыслям брода не давали, дыбясь во тьме страшнее горных гряд.
Дни Ноя, – люди, исторгая стоны, карабкались на стройных сосен кроны и кряжистый обременяли бук.
Лачуги, пастухи, стада, собаки, смешавшись, плыли мертвенно во мраке, – но это ли страшней любовных мук! (Перевод П. Грушко) * * * О чистая душа текучей глади, серебряного ручейка покой, простертого ленивою лукой, поющего в медлительной усладе!
Ты отраженье для моей наяде; меня тревожа негой и тоской, она лицо – свой снег и пурпур свой – в твоей обрящет блещущей прохладе.
Теки, как тек: уверенной рукой хрустальные держи потуже вожжи, смирив теченья норовистый ход:
негоже, чтоб ее красу кривой узрел, простертый на глубинном ложе, с трезубцем стылым Повелитель Вод. (Перевод П. Грушко)
* * * О сумерки, что ясный полдень тмят, злосчастный смерч из пламени и чада! О в изумрудном аромате сада таящийся с ужасным жалом гад!
О дьявольский в хрустальном кубке яд, чью горечь пьет любовная услада! Дамоклов меч и наважденье ада, в пылу любовном цепенящий хлад!
Сокройся, ревность, в преисподней! Плаха любви, уйди в глухое царство страха, коли тебя вместит в себя оно.
Но ты и там не сможешь поместиться, сама себя грызущая тигрица, – тебя вместить и аду не дано. (Перевод П. Грушко) * * *
|
