Весна идет...— эта скрытая от глаз истина, первоначально приписанная шуму воды, повторяется как реально существующая и видимая внутреннему взору. В жизни мы никогда одно и то же одинаково не повторяем. Каждое повторение своего вопроса, ответа или мысли — интонационно обязательно отличается от предшествующего. Повторение всегда уярчает высказываемое. Это наблюдение помогает увидеть в повторах героя (Весна идет — возникает в его сознании четырежды!) медитационную экспрессию, возникающую из его прежнего созерцательного состояния. ...весна идет! — и вдруг неожиданно появляется майский хоровод! Среди зимы, когда еще только воды шумят о приближающейся весне, этот человек, состояние которого мы, исходя из своего собственного опыта, пытаемся реконструировать (по ходу чего все больше отождествляемся с ним), опять удивляет нас. Ему удается проникнуть еще дальше в круговорот природы. Он уже «реально» видит, как вслед за грядущей весной (но еще не сошедшей на спящую землю) толпится румяный хоровод теплых майских дней. Находясь среди зимы, он способен увидеть нетерпеливость лета. Майские дни — дни поздней весны, дни наступления лета. Весь этот природный круг, растянутый во времени, а потому невидимый нам в обычном состоянии, открывается ему вдруг как реальность не менее конкретная, чем окружающий снег, сонный берег и шумящая у ног вода. В размеренности смены времен года он увидел нетерпеливость. Зиму торопит еще не наступившая весна, и за ней уже весело толпится, с нетерпением дожидаясь своего часа, румяный хоровод гонцов лета. Осмысление приемов, выявленных реконструкцией «исходной ситуации», обогащает содержание этой реконструкции добавочным смыслом – приводит к возникновению сюжета. Осмысление расстояния между фабулой и сюжетом приводит к толкованию, к тому, что часто называют и идеей, и сверхзадачей, и даже художественным образом. Обратим внимание, что обычно именно о своем толковании начинают рассказывать читатели в ответ на досужий вопрос О ЧЕМ ПРОИЗВЕДЕНИЕ? (стихотворение, повесть, книга). Так одна второклассница на этот вопрос, заданный по поводу прочитанного ею «Робинзона Крузо», через паузу, ушедшую на то, чтобы подыскать слова, ответила: о непослушнике Робине [так по ходу изложения часто называл сам себя Робинзон — В.Б.], который однажды не послушался родителей (об этом действительно часто упоминается в романе). Ответ поразил меня тем, что был самым настоящим личностным толкованием ребенком художественного произведения. Интимное осмысление сюжета всегда можно выразить достаточно кратким пересказом. Но краткость оказывается и понятной и естественной в контексте устного общения. Выраженная же на бумаге, она часто становится неказистой, неубедительной. Поэтому для того, чтобы высказать свое толкование, литературоведам приходится писать часто объемные работы. Я ограничусь лишь некоторым намеком, смирившись с тем, что для кого-то из читателей он, возможно, покажется недостаточно понятным. Поворот сюжета в стихотворении сталкивает меня с тем, кого мы, пользуясь привычной формулировкой, называем «лирическим героем». Кто он, если ему дано увидеть то, что он увидел? Создатель, воплотившийся в человеке? Или человек, возвысившийся до создателя? И кто я — если могу разглядеть то, что видит он, — если могу понять его? Мне представляется, что причина традиционной славы тютчевской поэзии как поэзии, возвышающей читателя, заключается именно в этом. Тургенев писал, что не чувствовать Тютчева — значит, не чувствовать поэзии. Для Толстого поэт был любимейшим за умение, через обращение к природе раскрыть мир человеческой души и человеческих переживаний. Тютчев долгое время считался поэтом «для немногих». Сейчас большинство читателей, познакомившись с его поэзией еще в начальной школе, так не считают. Задания для самопроверки
А.Фет Шепот, робкое дыханье, Трели соловья,
|
