А.Тхостов

// Человек 1993. № 4 с.74-75

В дискуссии Б. Юдина и П. Тищенко о возможности «рационального суицида» (Человек.1993. № 2), как мне кажется, смешиваются несколько понятий о «Я» и, следовательно, обсуждается несколько видов самоубийства. Подобное смещение, присутствующее в мысленном эксперименте, предлагаемом П. Тищенко для доказательства возможности рационального решения о суициде, рождает у меня ощущение некого кунстштюка, состоящего в скрытой подмене предмета при сохранении внешне неизменной ситуации.

Напомним, что речь идет о допросе на Лубянке, во время которого следователь, пытающийся выбить нужные показания, угрожает жертве пытками его детей.

В такой ситуации наиболее рациональным поступком будет пожертвовать собой, использовав представившуюся возможность самоубийства.

Строго говоря, сам по себе факт спасения детей еще ничего не говорит нам о рациональности такого поступка. На этом основании можно было бы говорить о рациональности самоубийственного поведения курицы, защищающей цыплят от нападающего ястреба. Поведение человека в сходной ситуации мы будем называть рациональным, если, в отличие от курицы, он принимает это решение осознанно, совершая выбор.

Приводя свой пример, П. Тищенко прав, когда говорит, что «у отдельного морально развитого человека и цивилизованного сообщества есть ценности, которые безусловно выше ценности индивидуального существования» и телесного самосохранения. Но именно в этом месте и происходит подмена различных «Я» человека. Когда я идентифицирую себя с отцом, воином, гражданином, то речь идет о подмене чистого «Еgо» на эмпирическое «Еgо» в виде физической, социальной или духовной личности (если использовать терминологию У. Джемса). «Я», идентифицированное как «Отец», не совпадает с чистым «Еgо» познающего сознания. Это весьма интересное несовпадение можно отметить в различных точках, но прежде всего в степени свободы, открытого волеизъявления, границе инициации и контроля поступка. У Джемса приведен столь же отчетливый, но менее мелодраматический пример такого несовпадения: «...например, частное лицо может без зазрения совести покинуть город, зараженный холерой, но священник или доктор нашли бы такой поступок несовместимым с их понятием чести.

Честь солдата побуждает его сражаться и умереть при обстоятельствах, когда другой человек имеет полное право скрыться в безопасном месте или бежать, не налагая на свое (социальное «Я» позорного пятна». Заметим, что социальное «Я» куда менее свободно и его поступки определяются не только рациональностью (подразумевающей свободный выбор), а более или менее четким, предписанным (а следовательно не вполне рациональным) каноном сохранения той или иной формы самоидентификации. Эти идентификации ограничены в волеизъявлении и именно этими ограничениями и созданы. Субъект, идентифицировавшийся с отцом, солдатом и одном из своих эмпирических проявлений). Говорить о рациональности можно только до того момента, когда личность встала на позиции «отца» или физического «Я». В смысле, придаваемом рациональности Б. Юдиным, она существует в полном объеме лишь в отношении чистого «Еgо», в эмпирических же проявлениях она всегда ограничена. После акта выбора личность уже подчиняется его логике, и физический факт суицида нельзя признать рациональным.

Тогда может быть моментом «суицида» следует признать саму точку выбора? Но сохраняя выбранную роль «отца», я как раз и не совершаю самоубийства в отношении своей социальной личности, тогда как установка на самосохранение как раз ведет к подобному результату. Таким образом, рационального суицида не получается ни в одном случае: либо я сохраняю себя как определенную самоидентичность, либо, если откажусь от этого, сохраняю себя как физическое тело (и чистое «Еgо»).

Два других вопроса, поставленных П. Тищенко, о том, что должны делать честные и рационально мыслящие психиатр и священник, вообще, на мой взгляд, лишены интереса в контексте обсуждаемой темы. Выбор способа самосохранения (хотя и во внешнем облике самоубийства) определяется только изнутри, и психиатр и священник могут лишь оценить с разных сторон внешние признаки свободы этого выбора (на самом деле свобода как понятие принципиально субъективное может быть оценена только изнутри).

В ситуации тяжелой болезни рациональный суицид возможен, по мнению П. Тищенко, как способ сохранить свою само-детерминацию, вырвав себя из унизительной зависимости от болезни, совершая последним поступок - умереть стоя. Весьма примечательно, что в рассуждении о самоубийстве, каждый раз попытка его рационализации оборачивается сменой темы на самосохранение. В данном случае речь идет о последней точке контроля, так как «смертельное заболевание как в воронку водоворота втягивает человеческое существо, с каждым моментом сужая пространство его существования как «Я» - сферу поступка» Мне кажется, что в данном случае П. Тищенко говорит не просто об обремененности немощной плотью. В этом случае следовало бы говорить о прямой зависимости свободы чистого «Еgо» от телесного «Я», а значит инвалид был бы с детства обречен на меньшую свободу чистого «Еgо», что не соответствует фактам, свидетельствующим о многочисленных победах духа над телом. Считать, что болезнь (как и природа) унижает, можно только принимая телесность за единственную форму существования «Я». Такой суицид можно было бы назвать рациональным, если принять его за решение о последней детерминации собственных поступков. Ибо нарастающие страдания могут превратить меня в нерациональное существо, и тогда либо я сам приму решение, либо природа его примет за меня. Совершая акт самоубийства, я последним усилием пытаюсь сохранить в руках ускользающую нить контроля - сохраняюсь, совершая самоубийство.

Попытка обоснования возможности рационального суицида строится, на мой взгляд, на методологически неправомерном смешении различных форм существования «Я». В случае эмпирического «Еgо» решение ложно, так как смешивается самоубийство и само-сохранение, а если речь идет о чистом «Еgо», самоубийство нельзя мыслить рационально. В последнем случае Б. Юдин, говоря, что рациональная деятельность принципиально не может быть направлена на самоунижение, совершенно прав.

Жизненный смысл выбора смерти