Герберт Уэллс. Машина времени

В Базарове угадано принципиально иное соотношение необходимости и свободы. Базаров говорит, что ему «приятно» отрицать и что причина его непреклонности — в устройстве его мозга. Это похоже на антропологические формулы в самом крайнем их варианте. Но нет возможности утверждать, что «устройство», предрасполагающее к отрицанию, представляется Базарову всеобщей естественной нормой. Напротив, подтекст базаровского признания заключается в том, что такое «устройство» отделяет его, «нигилиста», от всех остальных людей. Поэтому у Базарова не находится серьезных возражений, когда Аркадий обращает его тезис об «ощущениях» против него же самого. «Во мне простое чувство справедливости заговорило...— возразил запальчиво Аркадий.— Но так как ты этого чувства не понимаешь, у тебя нет этого ощущения, то ты и не можешь судить о нем» (8, 327). И возникает необычная ситуация: впервые на протяжении романа Базаров практически побит в споре. Возразить и в самом деле нечего. «Отчего мне нравится химия? Отчего ты любишь яблоки? — тоже в силу ощущения. Это все едино. Глубже этого люди никогда не проникнут» (8, 325). Выходит, что «ощущения» у каждого свои, и утверждал это сам Базаров.

Все это придает базаровским «ощущениям» совсем не антропологический смысл. «Ощущения» здесь — необходимость, заданная личности законом ее собственной индивидуальной природы. Не удивительно, что Базаров не признает никакой законодательной силы, стоящей над ним и имеющей право определять его жизненную цель.

Общий закон «героического» уровня проявляется и по-иному. В жизненной позиции Лизы Калитиной или Елены Стаховой нет и намека на идеологическую инициативу. Но вместе с тем трудно видеть в их стремлениях и целях производное от какой-то системы идей, воздействующих на личность героини как объективная внешняя сила. Елена Стахова, например, явно не нуждается ни в каких идеологических обоснованиях своей цели: ее стремления рвутся прямо из глубины ее натуры. Ее равнодушие к философским доктринам очевидно. На первый взгляд она может показаться религиозной, но в ее религиозности очень скоро обнаруживается отсутствие смирения и — что еще важнее — веры в существование высшей справедливости, таящейся в глубине противоречий жизни. Иначе говоря, отсутствие таких элементов, без которых совершенно немыслимо христианское мировоззрение. Существенна и одна особенность записей в дневнике героини: Елена прилагает к своим чувствам общеизвестные нравственные критерии и сознает, что с точки зрения этих критериев ее чувства не могут быть оправданы. Она признает греховность своего равнодушия к родителям, невольную жестокость своего отношения к Шубину и Берсеневу, несправедливость своей беспощадной требовательности к любому человеку. Но все это не оборачивается муками совести, не рождает потребности искупления вины и вообще не меняет отношения Елены к миру и к людям. Очевидно, это отношение в своей основе не зависит от принципов и критериев, исходящих извне.

Глубочайшая сущность стремлений Лизы Калитиной в конечном счете тоже не определяется какой-либо внешней нормой. С наибольшей отчетливостью это обнаруживает уход Лизы в монастырь. Нормы христианской морали — ни в церковной, ни в народной их интерпретации — при данных обстоятельствах не требовали от нее религиозного подвига. Такого поступка вообще не требует ни одна из представленных в романе современных общественных норм. Поступок Лизы принципиально отличается от сходного поступка ее няни Агафьи, кончающей свою жизнь в раскольничьем ските. Для Агафьи затворничество — естественное завершение долгой жизни, в которой было достаточно и радостей, и грехов, и страданий, и, наконец, превратностей судьбы, постепенно ослабивших привязанность к земным благам и земным целям. Лиза уходит в монастырь на заре жизни, не изведав счастья, не совершив грехов, которые требовали бы такого искупления.

Итог представляется ясным: жизненная цель тургеневских героев и героинь не имеет позитивных оснований вне их собственных личностей. Цель задана герою его внутренними стремлениями и потребностями, все обоснования, идущие извне, явно «вторичны». Это не означает отсутствия социально-исторических предпосылок, напротив, они всегда обозначены у Тургенева. В конце концов позиция героя всегда определяется его реакцией на противоречия русской общественной жизни, на ее рутинность, бездуховность и хаотичность. Но очевидно особое свойство таких предпосылок. Это предпосылки провоцирующие, предпосылки-«раздражители», их связь со стремлениями героя, как правило, негативная. И только в «провоцирующем» смысле — через отталкивание — порождает окружающий мир жизненную цель тургеневского героя. Все объективные воздействия иного рода лишь способствуют оформлению этой цели, но не являются ее источниками.

Иными словами, духовный поиск героя по существу автономен. Тем любопытнее то обстоятельство, что столь полная самостоятельность и суверенность личности не оборачивается у тургеневских героев и героинь эгоистической обособленностью и ограниченностью. Происходит как раз обратное: чем полнее духовная автономия воссозданной Тургеневым личности, тем отчетливее общезначимый, социально-нравственный характер ее цели, тем более широк и универсален ее масштаб. Эта закономерность явственно проступает во внутренней диалектике базаровских стремлений: ничем извне не направляемая и ни на что вне себя не опирающаяся личная воля в самой себе несет потребность переустройства общества и всей человеческой жизни. Степень всеобщности этой цели такова, что можно прямо говорить о ее общенациональном масштабе. Базарову нужна другая Россия: будь его воля, он изменил бы на свой лад и мысли, и чувства, и поведение русских людей, исправил бы по собственному разумению все условия их существования.

Рудин готов помириться на меньшем. «Слепую бабку и все ее семейство своими трудами прокормить, как, помнишь, Пряженцев... Вот тебе и дело» (6,364—365), — говорит он Лежневу. Но в соотнесении с вдохновляющей героя целью даже малые дела получают грандиозный всеобщий смысл. Они осознаются как акты служения истине и благу человечества, представителями которого оказываются слепая бабка с ее семейством и вообще все, кто встречается герою на его жизненном пути.

Именно внутренний смысл цели, а не масштабы ее реализации являются решающим фактором, от которого зависит ее широта. Этот закон распространяется и на тургеневских героинь. Елена Стахова покидает Россию, чтобы посвятить себя громадному всенародному делу — борьбе за освобождение Болгарии. Лиза Калитина всего лишь сама уходит в монастырь, но важен смысл этого поступка — самопожертвование во искупление грехов людских. Граница этих «чужих» грехов не обозначена ясно: может быть, речь идет о грехах целого