Статья (фрагмент) № 1

«Серебряный век»

Ариштейн Л. Серебряный век. За строкой учебника. //Учительская газета. 12.1990. № 49.

<…> Уже в конце XIX века, ощутив первые раскаты надвигающегося социального кризиса, русская интеллигенция оказалась перед выбором: искать ли обновления России на путях социальных преобразований (которые неминуемо сопровождались бы насилием) или же направлять свои силы на духовное просветление нации? Большая часть русской интеллигенции – не только народники и посетители марксистских кружков – предпочла насилие. Но возникло и противоположное течение, в центре которого в 1890-е годы стал Владимир Соловьев. Опираясь на идеи Достоевского, философ отверг возможность какого-либо обновления без обращения к внутреннему миру человека. Так появилась его концепция нравственного совершенствования, основанного на развитии духовных ценностей, выработанных религией и искусством. Для человека, полагает Соловьев, естественно стремиться разумом – к истине, волей – к добру, чувством – к прекрасному. Но достижению нравственной гармонии мешало сопротивление грубого материального начала – эгоизма. И тут без просветления и одухотворения человеческой психики, без приобщения эмоционального мира к миру прекрасного не обойтись. Отсюда и взгляд на поэта или художника как на своего рода священнослужителя, жреца искусства, а на само искусство как на священное таинство, роль которого в жизни человека совершенно исключительна. Эти идеи составили основу сколько-нибудь талантливых поэтов, вступивших в литературу в 1890-е годы и последующее десятилетие. Именно философским содержанием – возвращением к исконным духовным ценностям и нравственным началам поэзии золотой пушкинской поры (изрядно порастраченным во второй половине XIX века) – определяются выдающаяся роль и значение поэзии серебряного века в истории русской литературы. Вместе с тем серебряный век совсем не похож на золотой. Но водораздел проходит не по линии философско-нравственных основ (именно понимание их незыблемости и безусловности роднит Анненского, Сологуба, Блока, Мандельштама и других поэтов с Пушкиным), а по линии поэтики и эстетики. Свое новаторство в поэтике и стихосложении сами поэты всячески акцентировали, демонстративно подчеркивая свой разрыв с традицией и объявляя себя создателями совершенно новых поэтических школ, первой и наиболее значительной из которых стал символизм.

<…> Символистам удалось разработать стих, построенный на совершенно иных принципах, во многом прямо противоположных классическим. Классиков отличала максимальная четкость и ясность смысла составляющих строфу слов и предложений. Они подчиняли этой задаче ритм, размер и интонацию стиха. Символисты же, напротив, стремились к туманности, неопределенности смысловой стороны слова, всячески выдвигая на первый план его музыкальные возможности. Они пользовались особым ритмико-интонационным построением строфы, что вызвало широкий приток новых ритмов в русской поэзии. Целым рядом приемов символисты добивались того, чтобы «оторвать» внешнюю звуковую оболочку слова от его смыслового содержания. Один из приемов состоял в том, чтобы как-то нейтрализовать элементы языка, несущие наибольшую смысловую нагрузку и, напротив, всячески усилить наименее нагруженные в смысловом отношении элементы. Например, у Блока: «Запевающий сон, зацветающий цвет, Исчезающий день, погасающий свет…».

Или же у Брюсова: «Ты белых лебедей кормила, Откинув тяжесть черных кос, Я рядом плыл; сошлись кормила; Закатный луч был странно кос…». Или у Сологуба: «И два глубокие бокала Из тонко-звонкого стекла Ты к светлой чаше подставляла И пену сладкую лила. Лила, лила, лила, качала. Два тельно-алые стекла…». Поразительное многообразие и мастерство в разработке ритмов и интонаций «русской медлительной речи» проявил Бальмонт, что позволило ему, хотя и несколько нескромно, утверждать, что он «впервые открыл в этой речи уклоны, перепевные, гневные, нежные звоны».

<…> Другая замечательная черта новаторства символистов – создание новой системы поэтической образности. Ясный, рельефно вычерченный образ классической литературы не удовлетворял символистов однозначной определенностью, лишавшей, по их мнению, поэзию тайны. Они пытались заменить образ (как центральный формообразующий элемент поэзии) символом, который, по выражению Вяч. Иванова, «неисчерпаем и беспределен в своем значении… изрекает в своем сокровенном языке намека и внушения нечто неизглаголемое, неадекватное внешнему слову. Он многолик, многосмыслен и всегда темен в последней глубине».