СТАРОЕ ФОТО

СТАРОЕ ФОТО

(по мотивам воспоминаний Л. А. Оршанской)

 

После обеда бабушка принесла большую корзинку падалицы – сбитых ветром на землю яблок с нашей яблони. Она стала сортировать их: хорошие – для закатывания в банки на зиму, а подгнившие – козе на лакомство.

Я – в гостях у бабушки. Устроился поудобнее на диване с фотоальбомом и стал вставлять в него новые фотографии, привезённые из Петербурга. Пришла Ленка Строева из соседнего дома, как всегда шумная, шустрая. С порога поздоровалась только с бабушкой:

– Здрасте, Марья Васильевна! Пашка, пошли гулять. Там, на речке, нас Мишка ждёт.

– Подождёт твой Мишка. Видишь, я занят, фотки вставляю.

– О, дай посмотреть!

В альбоме много всяких фотографий. По ним можно проследить историю нашей семьи, нашего рода. Вот на общем фото я, сестрёнка Таня, мама, папа и бабушка у нас, в Петербурге. Вот фотографии с бабушкиного юбилея, фото маленького папы верхом на деревянной лошадке, вот он уже школьник, студент, и много свадебных снимков папы и мамы. И мы с сестрой Таней на разных снимках – маленькие и постарше.

Есть там и старые, слегка пожелтевшие фото моей молодой прабабушки и моего прадедушки в военной форме. Есть и фотография ещё совсем маленькой моей бабушки, где она стоит на табуретке и поливает из лейки цветы на широком подоконнике. Цветы были не в горшках, а в двух продолговатых ящиках: один поглубже, другой помельче.

– А это кто на табуретке? – спросила Ленка.

– Это же моя бабушка. Разве не узнаёшь её? – пошутил я.

– Марья Васильевна, это правда, что это вы? – обратилась Ленка к бабушке.

– Правда, Леночка, правда. Мне тогда четыре годика было, в 1947 году.

– Ой, как интересно! Но почему эти ящики с цветами так похожи на гробики?!

– Где, где?! – впился я глазами в фотографию. Сто раз видел снимок и ни разу не обратил на это внимание.

– Это и есть гробик и крышка к нему, – ответила бабушка. – Я должна была в нём лежать.

– Как это??? – мы с Ленкой чуть не подпрыгнули на диване от удивления.

– Мой папа сделал этот гробик для меня, – продолжала бабушка.

– Ба, но ты ведь жива! И в четыре года ты не влезла бы в этот гробик!!! – не поверил я.

Бабушка грустно усмехнулась и пояснила:

– Мне всего четыре дня тогда было от роду. В блокаду, в 1943 году.

Ленка заёрзала на диване, сгорая от любопытства:

– Марья Васильевна, скорей расскажите, как это было!

– Правда, ба, расскажи всё подробно, – поддержал я Ленку.

Бабушка внимательно посмотрела на нас, глубоко вздохнула и начала свой рассказ:

– Как вы понимаете, я не могла ничего помнить. Я знаю всё только со слов моего папы, то есть прадедушки Павлика. Стоял сентябрь 1943 года. Блокаду прорвали на узком участке фронта, но до полного ее снятия было ещё далеко. По прежнему были частые бомбёжки и артобстрелы, рушились дома, погибали люди. По карточкам выдавали очень мало продуктов, люди жили впроголодь.

Бабушка отложила ножичек, которым зачищала яблоки, вытерла руки о фартук и продолжала:

– Папа мой только что выписался из госпиталя, где лежал с простреленным лёгким. Был очень слаб, работать не мог. Мама моя, Павликова прабабушка, работала в бригаде по разборке завалов после бомбёжек. Очень тяжёлая была работа для беременной, полуголодной женщины. К тому же она где-то заразилась туберкулёзом и сильно кашляла. Её положили в туберкулёзную больницу, где она неожиданно и родила меня раньше срока – семимесячную.

Бабушка грустно вздохнула, чуть помолчала. Мы замерли на диване, боясь пропустить хоть словечко.

– Врач сказал папе, показав ребёнка: «Вот ваша дочь. Кило семьсот весом, рост 40 сантиметров. Ручки-ножки, как палочки у раздутого животика. Голоса не подаёт. Кормить её нечем. Жена ваша в реанимации лежит, без сознания. Молока у неё не будет. Мы будем пытаться спасти жену. А девочку в нашей больнице нам не спасти. Хотите – домой возьмите. Может быть, и свершится чудо». Папа заплакал, не стыдясь своих слёз. Врач тоже смахнул слезу со щеки. Восемь долгих лет папа с мамой мечтали о ребёнке. И вот она, кровиночка драгоценная, вот-вот умрёт…. Взял он завёрнутое в тонкое одеяльце своё сокровище, положил за пазуху в тёплую куртку и принёс домой.

Бабушка перевела дыхание, едва сдерживая слёзы. Тяжело давались ей такие воспоминания. Мы слушали, боясь шевельнуться.

– Пришли соседи по большой коммунальной квартире. Посмотрели, поахали и разошлись. Только пожилая соседка, Марья Андреевна, сказала папе: «Не сдавайся. Ничего, что ни звука не произносит, что ручками-ножками не шевелит. Она же дышит, и серые глаза живые, моргают». Она завернула в марлю хлебный мякиш и макнула в сладкую воду – получилась соска. Дала ребёнку. Девочка, то есть я, подержала соску во рту, но сосать не стала. И на другой, и на третий день сосать не стала: сосательный рефлекс не работал. Папа был в отчаянии, я угасала. Тогда-то он и смастерил маленький гробик, чтобы в нём похоронить меня…

Ленка тихо ревела, кулаком размазывая слёзы. Я тоже готов был заплакать. Бабушка от волнения расстёгивала и застёгивала пуговицу на блузке:

– Марья Андреевна отругала папу: «Ты что придумал?! Живому ребёнку гроб мастерить?! Грех-то какой! Сейчас же иди ко мне в комнату, помолись перед иконой Спасителю и покайся!» (у нас икон не было, папа-то был партийный).

А потом Марья Андреевна взяла свои единственные валенки, пошла на барахолку и обменяла их на бутылку козьего молока. Стали они с папой кормить меня, капать молоко из пипетки прямо в рот. И я вдруг пискнула! Тихо-тихо пискнула, но папа и Марья Андреевна это восприняли, как гром небесный. Они стали обниматься и плакать от радости.

На другой день папа раздобыл настоящую соску на бутылочку с молоком. Я научилась сосать. Папа назвал меня Машенькой в честь доброй соседки. Он продал последнее, что у него было – два ордена Славы и свой столярный инструмент. Он пешком ходил в деревню Бугры, в маленький финский домик, где у хозяйки чудом сохранилась коза. Ночью он спал со мной, согревал меня своим телом. Берёг пуще глаза.

– А как же твоя мама? Что стало с ней? – спросил я.

– Маму мою врачи спасли и перевели из реанимации в общую палату. Когда папа рассказал, что я жива, эта великая радость придала ей новые силы и добрые надежды. Мама быстро пошла на поправку, через месяц её выписали. А через пять месяцев, 27 января 1944 года, и блокаду полностью сняли. Великая победа была для всех ленинградцев. Салют, песни, слёзы… Совсем незнакомые люди на улицах обнимались как родные, плакали от радости.

И мы с Ленкой заулыбались. Нам тоже хотелось обняться, будто и мы – ленинградцы. Так всё живо было в бабушкином рассказе!

Бабушка встала из-за стола, отодвинула яблоки:

– А что, братцы-кролики, не попить ли нам чаю с клубничным вареньем?

– А гробик? – спохватился я. – Что с ним дальше сталось?

– Так это вы уже знаете. Когда мама из больницы вернулась, они с папой нашли самое лучшее применение гробику: выращивать в нём цветы. Служить Жизни, а не Смерти.

Ленка раздумчиво, негромко сказала:

– Хорошо бы, люди жили вечно, а гробы только бы для цветов делали!..

Бабушка, мягко улыбаясь, кивнула и погладила Ленку по голове.