Сужение картины мира

— Значит, так! — сказал я, вставая и небольшой паузой добирая внимание до предела…-

За всех за нас… контракт будет подписывать… инструктор Соня! — И я указал на инструктора Соню. — Но она его будет подписывать… — теперь я поднял руку с пальцем вверх, как бы еще раз собирая внимание, но на самом деле — чтобы отвлечь внимание от кое-чего другого, — …не читая!

Энергичной дугой палец опустился вниз, повисла тишина. Я ждал.

От чего я хотел отвлечь внимание? От того, что, по моим словам, выходило, что подписывать контракт, а стало быть, и платить будет всего один человек, а не каждый в группе инструкторов. Это существенно снижает сумму оплаты, в то время как присутствовать будут все. В принципе такое «соломоново» решение можно было бы опротестовать. Техническая, правовая, экономическая, этическая и эстетическая возможности для протеста во время паузы, пока я держал палец наверху, были. Не было только психологической возможности, поскольку было интересно, чем я закончу фразу.

Это довольно сильный прием. Человеку даются все возможности для протеста, кроме одной — психологической. И раз протест не заявлен, это уже его вина: ведь у него были возможности! А вот если мы его лишим какой-то другой возможности для протеста, не психологической, то тогда — не его вина.

Тогда он может убедительно объяснить: меня лишили технической возможности.

Или: если бы я протестовал, я бы тоже был не прав.

Или: это мне бы дорого обошлось!

Или: это было бы неэтично с моей стороны.

Или: это некрасиво выглядело бы!

Все эти невозможности более или менее объективны и общезначимы.

А вот психологическая возможность или невозможность — вещь сугубо индивидуальная.

Другие не могут судить: была психологическая возможность или не было. И на оправдания человека говорят: "Ну и зря! Надо было все-таки возразить!" Или: "Значит, прозевал, сам виноват!" и так далее. Здесь слово «все-таки» изображает максимальную степень чужого согласия с «объективностью» факта психологической невозможности.

Итак, я ждал.

Ждал вопроса. И он не мог не прозвучать, хотя бы от одного из многих присутс твующих.

И он прозвучал:

— А почему, не читая?!

— А потому, — ответил я с плохо скрываемым торжеством, не оставлявшим у публики сомнения в том, кто здесь ожидается победителем, — что платить нам не придется!

Потому, что в длинном тексте контракта вы не могли не наделать ошибок! Давайте его сюда! — уже довольно требовательно закончил я и протянул руку за контрактом.

— Одну минуточку! — попросили инициаторы. Они сгрудились над контрактом, пытаясь в такой ситуации прочесть его заново и обнаружить собственные ошибки. Дело, фактически, неосуществимое. Пауза затянулась.

— Ну, так что? Будем играть или нет?! — спросил я, фиксируя победу.

Ведь уже то, что заминка возникла по их вине, означало, что, нападая, они плохо подготовились. И я эту плохую подготовку уже высветил, т. е. первую атаку сразу же отбил, нащупав пустое. А что, собственно, пустое? В их картине мира было ожидание обсуждения контракта как идеи о том, что за присутствие посторонним следует платить. И никак не было ожидания, что внимание сосредоточится на «букве» контракта. Из-за того, что я резко сузил картину мира, они должны были начать разглядывать детали, а разглядывание не терпит суеты и торопливости.

— Ладно, не будем их ждать! Давайте продолжим игру! — сказал я, и инструктор продолжил объяснения.