Характ. черты поэтики и стиля в сказках Гофмана

Из этой тоски родился стиль жизни и стиль искусства, который на­зывают «бидермейер», что в переводе с немецкого означает «обыватель» (расцвет искусства бидермейера при­шёлся на 20—40-е гг. XIX в). В твор­честве Гофмана теряющий позиции романтизм и нарождающийся бидер­мейер сошлись лицом к лицу. Жизнь как единая и неделимая ценность объединяет у Гофмана «небесный» мир гармонических созвучий и «земной» мир прак­тической жизни

В основе мироощущения Гофмана лежит стремление к диало­гу с реальным миром. Молодые герои новелл-сказок и сказочных повестей Гофмана не только поэты и дети в ду­ше, но и хорошие люди, для которых блаженство сосредоточено в голубых глазах девиц, в конечном счёте стано­вящихся их жёнами. При этом автор снисходительно, но по-доброму по­смеивается над обретённым ими «бла­женством». Именно такой смех преоб­ладает в прозе Гофмана. Бывает смех язвительно-иронический, возвыша­ющий смеющегося над миром и чело­вечеством. Его часто называют «ро­мантической иронией». Приступами такого иронического, несмешного смеха страдает любимый герой Гоф­мана — Иоганнес Крейслер. Есть у Гофмана и сатирико-обличительный смех. Но не им определяется то­нальность его произведений, а свет­лой праздничной весёлостью.

Гофман адресовал свои книги не «посвящённым», а широкой публике, от которой требовалась лишь настро­енность на праздник. Без неё не почув­ствовать той атмосферы душевной приподнятости, освобождённое от повседневного, ожидания тайны и волшебства, которой веет со стра­ниц его сочинений. Недаром многие истории Гофмана связаны с праздни­ками: например, «Щелкунчик» (1816) и «Повелитель блох» (1822) — с Рож­деством, а повесть «Принцесса Брамбилла» (1820) — со знаменитым римским карнавалом. И как Серван­тес пародировал рыцарские романы, не уничтожая духа рыцарства, так Гофман пародирует столь популярные в XVIII столетии «сказки о феях», «Ты­сячу и одну ночь» и псевдонаучные трактаты о «духах стихий», сохраняя загадочную притягательность «вымыс­лов чудесных». Впрочем, тяга к страшному сущест­вует в детском «я» любого человека — где-то рядом со сказкой и любовью к рождественской ёлке. Стремясь вовлечь читателя в мир игры и детской фантазии, Гофман тем не менее видит, что «застрева­ние» взрослого человека в этом ми­ре — такой же повод для смеха, как и обывательская рассудительность или естественно-научные сражения на подзорных трубах.

В «Житейских воззрениях кота Мурра с присовокуплением макула­турных листов из биографии ка­пельмейстера Иоганнеса Крейслера» (1820—1822 гг.) великовозрастный наследный принц Игнатий, игра­ющий в разноцветные чашечки, изо­бражён просто кретином. Повествование в романе ведётся в двух планах. Первый занимает нази­дательное жизнеописание-автобио­графия кота Мурра, «мурриана», как называют её критики по аналогии с «крейслерианой». Так издавна стро­ились плутовские романы. Этот при­ём использован и любимым писате­лем Гофмана Сервантесом в «Новелле о беседе собак», где пёс Берганса рассказывает своему товарищу Сципио­ну историю собственной бродяжьей жизни. Ранее Берганса уже фигуриро­вал в одной из новелл, вошедших в «Фантазии в манере Калло». В «Жи­тейских воззрениях» Гофман заимст­вует у Сервантеса не героя, а пове­ствовательную модель, заменяя псов на котов.

Смех Гофмана универсален. В жиз­неописании кота в травестированном (сниженном) варианте предстают все этапы жизни молодого «интеллигент­ного» современника Гофмана, чело­века, т. е. кота, без роду без племени. Со всеми его слабостями и недостат­ками, с любовью к вкусным косточ­кам и мягкой постельке (кот-филис­тер — одна из граней образа Мурра), с готовностью идти навстречу житей­ским соблазнам и демагогическим призывам.