АРХАИКА И СОВРЕМЕННОСТЬ 10 страница476 году жизни и подвели черту под существованием Западной Римской империи. Герулы не понимали разницы между Италией и, скажем, Галлией или Иберией и требовали такого же содержания, какое имели в провинциях бургунды, франки или готы (то есть помимо денег и пищевого довольствия еще и земельных наделов или, что более реально, долевого участия в прибылях землевладельцев). Орест, как римский патриций, был не в состоянии воспринять сакрализованную традицией италийскую землю как равнозначную столь же традиционно предназначенным для «кормления» территориям провинций и лимитрофов — и отказал. В результате «стая» поступила с ним именно так. как принято поступать с вожаком, который «не желает делиться с братвой»: Ореста убили, и Одоакр, наиболее влиятельный «полевой командир», после непродолжительного «внутристайного» выяснения отношений создал на территории Италии первое недолговечное варварское королевство. 1 Которые, кстати, «партизанили» как при римской власти, так и после ее 2 Впрочем, как причерноморские, так и паннонские степи играли по от 43 2 В Михайлин Тропа звериных слов Едва успев создать франкское королевство в Северной Галлии, Хлодвиг (прав 481/82 — 511) заботится о кодификации правовых норм и о сведении их в Pactus Legis Sahcae, принятый в последние годы его правления, где-то между 507 и 511 годами. Военный вождь, едва успев оккупировать на постоянной основе новую для него и дружины пищевую территорию, первым делом озабочен не только наведением порядка (здесь главное — удержать территории под контролем и не дать другим «волчьим стаям» на ней кормиться), но и «законодательной базой» — институционализацией вновь созданной «структуры землепользования». Дикое поле, в которое прежде сезонные «волчьи стаи» бегали за добычей, оказывается в некоем непонятном статусе — разом и добычи (и, следовательно, подлежит разделу, «раздариванию» главным собственником, королем, своему дружинному «телу»), и «территории постоянного проживания», без возможности (и, главное, без желания!) возврата к прежним, стоящим на племенных и родовых основах «дому и храму». Римское государство успело сложиться и окрепнуть прежде, чем приступило к завоеванию окрестного «дикого поля», и потому сравнительно долго держалось на «волчье-собачьем» принципе «все в дом» (хотя и здесь «волчий» центробежный принцип «потребления на месте» постепенно взял свое). В случае с варварскими королевствами логика развития была прямо противоположной. Пришлая «волчья» дружина не желала возвращаться к прежним ро-доплеменным нормам жизни, ее нынешний имущественный и социальный статус резко отличался от того, который могла предложить «волкам» прежняя система. Этот завоеванный статус нужно было закрепить и охранять, и «волки» превращаются в «псов», на удивление, быстро — буквально за одно-два поколения. Уже сыновья Хлодвига делят между собой пищевую территорию на основании не-родового права прямого наследования и постоянно оспаривают ее друг у друга — кроме тех случаев, когда нужно защищать ее от общей опасности или предоставляется возможность расширить ее пределы Параллельно они издают огромное количество эдиктов, причем в первую очередь речь идет именно о тех нормах, которые регулируют «потребление территории». С середины VI века пахотная земля «превращается в свободно отчуждаемую собственность малой семьи» [Корсунский, Гюнтер 1984. 157], то есть процесс институционализации новых форм собственности проходит менее чем за полвека: невероятно краткий срок для тогдашних темпов жизни. Хлодвиг старательно уничтожает франкскую родовую знать. Цвет будущего европейского рыцарства рекрутируется по «стайному» принципу близости и «сопричастности» вожаку. Записанные в «Салической правде» критерии свободы суть критерии свободы Архаика и современность __________________ 433 воина-дружинника, а никак не вольного крестьянина-земледельца1. Будучи близок к королю, даже раб мог не просто «выйти в люди», но стать родоначальником владетельного рода2. Член «ближней стаи» мог не иметь никакого официального звания или должности, но выполнял «личные поручения» короля и «перебрасывался» в случае необходимости с одного «узкого места» на другое3. Сохранение института сезонности и стайности (строго определенный срок, который вассал обязан был отбыть при дворе сюзерена), совместного воспитания «щенков»4 уравновешивалось «собачьей» привязанностью к земле — вплоть до того, что отныне родовым именем становится имя земельного удела: «связь с почвой» сакра-лизуется и становится неразрывной. Кстати, старательная и во многом сознательная сакрализация новых институтов (и в первую очередь, института королевской власти), поиск новой магической опоры на новой территории в противовес «дедовской» жреческой магии, связанной с «коренной» территорией, — также одна из главных причин удивительно быстрого принятия христианства варварскими народами. Причем христианизация проводится, как правило, «сверху»: первыми христианами становятся король и его дружина, готовые затем нести «слово божие» язычникам (в том числе и собственному народу) любыми средствами, вплоть до «огня и меча». «Песий» статус зарождающегося европейского рыцарства получает тем самым новое магическое оправдание. Король становится столпом христианской веры, защитником ее от угрожающих ей одним только фактом своего существования хтонических сил. 1 Принадлежность к народу, составляющему войско (populus), право но 2 Ср. информацию Григория Турского о Леудасте, вольноотпущеннике, 3 Ср. о гуннах: «В сочинении Приска имеются данные об особом положе 4 «В остготском королевстве сохранилось дружинное начало, и оно не В. Михайлин. Тропа звериных слов Крестовые походы' получают, таким образом, санкцию «священной войны» против язычников и неверных, за расширение «культурной зоны» до полного и окончательного уничтожения всего маргинального, хтонического, «нечеловеческого»2. Можно отметить и еще постепенное сближение и даже взаимопроникновение героического и агиофафического жанров: пес и жрец идут рука об руку и объединяются порой в одном сюжете, а то и в одном лице', причем весьма заметна тенденция к намеренному привнесению в традиционный героический сюжет сугубо христианских мотиваций. Развитое и позднее Средневековье, а также наследующие им культурные эпохи (барокко, романтизм и т.д.) заняты «поисками оснований» в увиденной через призму собственного опыта ранней героической эпохе4. Они старательно перерабатывают, переписывают набело и в конце концов записывают героический эпос, внося в него необходимые «дополнения и поправки», вроде генеалогического принципа, категории вассальной верности или все тех же христианских коннотаций5. Круг замкнулся. Героическая «волчья» ' И не только против мусульман, но и против саксов, славян или своих же собратьев-христиан, исповедующих «неправильное» христианство альбигойцев или православных. 2 Ср с более поздним европейско-христианским колониальным дискур 3 Спектр возможных примеров подобного жанрового параллелизма весь 4 Ср. со стандартным «первопринципом» едва ли не любого значительно 5 Впрочем, процесс этот начинается буквально с первых шагов будущей Архаика и современность традиция, пропустившая через собственную интерпретацию более раннюю, по-жречески охранительную культуру «центростремительного» мифа и подогнавшая традиционные сюжеты, образы и смыслы по своему образу и подобию, подвергается теперь, в свою очередь, интерпретации со стороны по-жречески охранительной культуры зрелого Средневековья. А та, утратив всякое представление о реальных мифологических и ритуальных истоках сюжетов, образов и смыслов, дроби г и сочетает их по своему усмотрению и наполняет совершенно иным содержанием. Перерабатывается и «основной» сюжет, ставший одной из основ сюжетного комплекса куртуазной культуры; и по мере утраты памяти об исходном единстве сюжета и о смыслах ритуального противостояния акцент все больше переносится на частности. Реликтовые черты сохраняются постольку, поскольку выполняют орнаментальную либо же фоновую функцию. В ключевом игровом комплексе идей, связанных с культом Прекрасной дамы, сохраняется мотив явления дамы как хюбристического в своей основе вызова рыцарю на «пожизненный подвиг», однако он переводится в христианские («богородичный» комплекс) и феодальные категории служения и т.д. Сам подвиг также эстетизируется, переходя тем самым в откровенно игровую плоскость — базовый ритуал, опосредованный перешедшим в иную культурную среду и утратившим исходную смысловую цельность текстом, возрождается в ритуале игровом. А еще чуть позже Шекспир1 гениально и виртуозно разрабатывает и модифицирует именно частные аспекты, изолированные фрагменты «основного» сюжета2. 5. СОВЕТСКИЙ ГЕРОИЧЕСКИЙ ДИСКУРС Анализ тех причин, благодаря которым к концу 1917 года территория бывшей Российской империи оказалась практически пол- 1 Напомню о той глобальной и всеобъемлющей «игре в рыцари», которая 2 «Гамлет» — акцент на герое как индивидуальности, со снятием «красави В Михаилин Тропа звериных слов ностью маргинализирована, никак не укладывается в рамки данной главы Важны следствия — огромное «Дикое поле», протянувшееся от немецкого фронта на западе до Тихого океана на востоке; поле, включившее в себя не только огромные территории, но и огромные массы населения. Поле, в чьих пределах законы выживания и взаимодействия (как на уровне больших человеческих масс, так и на микроуровне) вполне соотносимы с теми, что действовали в V веке на территориях, подконтрольных когда-то Западной Римской империи. Я вовсе не пытаюсь приравнять друг к другу более чем несхожие комплексы экономических, политических, социальных и иных процессов, между которыми лежат полторы тысячи лет и огромная пройденная европейским человечеством дистанция Моя задача куда скромнее — попытаться выявить элементы базового сходства1 в механизме формирования и функционирования героического дискурса в рамках двух эпох. Обе они начинали «с нуля» и воспринимали то пространство, в котором начинали строить собственное бытие, как «вновь рожденное» и, следовательно, являющее собой героический вызов, подлежащее героическому освоению и «очищению от хтона». Понятно, что уровень рефлексии в пределах этих двух эпох был совершенно разным. Советский эпос уже на самых ранних стадиях своего существования опирался не на текстовые реликты постепенно уходящего из памяти мифа и ритуала, а на мощную литературную традицию, которая сама по себе во многом была плодом переработки и переосмысления ранних эпических традиций более поздними, ориентированными на индивидуального автора и индивидуального потребителя (в первую очередь традицией романтической и постромантической). Советский эпос во многом формировался сознательно и целенаправленно, выполняя определенный политический и социальный заказ. Но именно наличие этого заказа, а также то сочетание сознательной «эпизации» и бессознательного следования давно забытым ритуальным схемам, те методы, которыми осуществлялась эта «творческая работа», являют достаточно веские основания для подобных сопоставлений. Первое и наиболее очевидное сходство — та скорость, с которой происходила институционализация подконтрольного новой власти пространства, а затем и сакрализация вновь созданных институтов. Суть большевистской партии как маргинальной «стаи» 1 Именно элементы, ибо сама по себе тема маргинально- и ритуально-героического начала в тоталитарной культуре (как и в культуре, скажем, романтизма или авангарда) заслуживает отдельного монографическою исследования Архаика и современность (связанной сугубо стайным, основанным на специфической магич-ности комплексом взаимоотношений между «телом» стаи и ее «головой», вождем1) практически не изменилась — разве что в сторону «укрепления внутристайной дисциплины». Изменился, как и в раннем Средневековье, статус самой стаи, сумевшей захватить в качестве добычи огромную населенную территорию, в результате чего она встала перед непростой с магической точки зрения задачей осмысления собственной новой роли и новой системы «потребления территории». Начальный, «наивный» период, когда «кормление» происходило по нормальным «волчьим» законам (продразверстка2, экспроприации, реквизиции и т.д.), очень быстро привел к осознанию двух немаловажных факторов. Во-первых, маргинализирована — во многом стараниями тех же большевиков — была весьма значительная часть неподконтрольного новой власти населения, причем населения вооруженного. Первая мировая война с ее унаследованными от наполеоновских времен и отчасти усовершенствованными на протяжении «мирного» XIX века тотальными методами, выбросила в маргинально-магическое пространство огромную массу бывших крестьян, которые за четыре года вполне успели распробовать вкус «крови и свободы»3. Эта масса, разбредшись по городам и весям, представляла на местном уровне все более и более серьезную угрозу для новой власти, ибо не желала признавать ее исключительных прав на «землепользование». Во-вторых, как только истинная природа новой власти стала очевидна для большей части рефлексирующего населения, признавшие было свое поражение политические противники большевиков обрели почву для объединения и для начала борьбы с общим врагом его же методами: началась Гражданская война. 1 Само то постоянство, с которым в XX веке в разных культурах и в раз 2 Которая, какими бы декретами и лозунгами она ни регламентировалась, 1 Кстати, понятие свободы, наряду с «равенством» и «братством» вброшенное в массовое сознание заигравшимися в буколический руссоизм французскими масонами, заслуживает, как мне кажется, серьезной деромантизации и переоценки сточки зрения исходных «волчьих» корней. Большевизм, фашизм, национал-социализм и т.д. приходили к власти именно под лозунгом завоевания свободы и были в этом смысле отнюдь не реакцией на буржуазный либерализм образца XIX века, но его логическим продолжением. Забавна в этой связи история с самоназванием российской либерально-демократической партии. 438 ___________ В. Михаилин. Тропа звериных слов Реформирование «волчьей» стаи в «песью» в случае с тоталитарными режимами XX века происходит темпами еще более быстрыми, чем в раннем Средневековье. Вместо двух-трех поколений речь реально идет о двух-трех годах; «лихорадка декретов» начинается практически сразу и в куда больших масштабах (благо не всем нужно на ходу учиться грамоте); темпы «административного строительства» ужасают порой даже самих строителей1; сакрализация режима, обретение новой религии при усиленных гонениях на «волхвов и идолов» производится буквально «с колес». К «первоочередным задачам советской власти», осознавшей уже к началу 1918 года собственную слабость и отсутствие реальной военной силы, относится прежде всего выживание любыми средствами, а уже затем — приращение по мере сил соседних, также маргинали-зированных территорий2. Удивительно быстро происходит и формирование мифологизированной нормативной эпохи, и начинается оно практически в ее же собственных рамках — причем сознательно, как широкомасштабная, осуществляемая на самых разных уровнях пропагандистская акция. Противопоставление «красных героев» и «героической Красной Армии» откровенно хтонической «гидре контрреволюции» становится основой официальной стайной риторики; гениально задуманное обмундирование с «варяжскими шлемами»3 и шинелями «с разговорами» прямо снабжает «красных героев» бы- 1 См. соответствующие ленинские тексты — за «положенной» вождю са 2 Этим, на мой взгляд, объясняются и Брестский мир, и странная уступ 3 «Шапки, кепки, варяжские шлемы взметнулись над головами...» [Фур Архаика и современность линными коннотациями' Можно было бы привести сколь угодно много весьма показательных цитат из «красных» песен и заодно проанализировать не только их вполне осознанную связь с традиционной эпической героикой, но и куда более интимную и абсолютно не отрефлексированную с героикой блатного романса Впрочем, «песенный» в современном смысле слова уровень героики, никогда не остававшийся без внимания советской пропаганды, сам по себе явно недостаточен Нужна устойчивая эпическая традиция, с общеизвестными, базовыми циклами сюжетов и всем прочим арсеналом крупной эпической формы По унаследованной от XIX века традиции такой формой считается в первую очередь роман, «буржуазный эпос», который должно теперь очистить от всего буржуазного и вернуть в незамутненный статус эпоса Уже в первой половине — середине 20-х годов появляется, «как по заказу», немалое количество подобных «де-романизированных» романов, претендующих на роль «красного эпоса» И почти сразу же эстафету подхватывает новый носитель эпического начала — кинематограф, в особенности после того, как Великий немой обретает голос «Де-романизация», разрушение «буржуазного» романного начала заключается в том числе и в ликвидации либо существенной модификации любовного сюжета Показательно, что в фадеевском «Разгроме» «романная» любовная тема подана в тесной связи с двумя откровенно отрицательными персонажами, Чижом и Мечи-ком, «примазавшимися» к революции «интеллигентами», — она плоть от плоти связанной с ними культурной традиции, и автору в конечном счете куда симпатичнее простой натуралистический секс в исполнении Морозки и прочих периодических обладателей единственной на весь отряд женщины В фурмановском «Чапаеве» данный элемент сюжета присутствует исключительно на латентном уровне — в качестве общедидактической темы «женщины на фронте» К теме этой из раза в раз назойливо возвращается автор, позже, при переработке откровенно слабого романа в сценарий культового фильма2, она отольется в образ «валькирии-пулеметчицы» 1 Показательно, что «буденновская» форма уже к 30-м годам начинает по 2 И при создании профанной, десакрализующеи героическую традицию В Михайлин. Тропа звериных слов Анки. В наиболее раннем (и наиболее близком к традиционным натуралистическим канонам) «Железном потоке» Серафимовича эта тема всплывает только в самом начале романа как некая не подлежащая воплощению возможность. Позже, в «Как закалялась сталь»', Островский наконец окончательно расставит все точки над i. В традиционно-романном начале текста любовный сюжет будет подан как некое искушение, через которое главному герою необходимо пройти, дабы отринуть его как помеху на пути своего героического становления2; в собственно «героический» период протагонист вознаграждается спорадическими и по определению лишенными какого бы то ни было «романтического» содержания милостями откровенной валькирии Риты Устинович, причем инициатива, как то и должно, исходит исключительно с ее стороны. Женский персонаж возвращает себе сугубо инструментальную функцию1, и главная коллизия, как то и должно, разворачивается между мужчинами. Собственно, удачный выбор этой коллизии и определил дальнейшую интригу в развитии советской героики, оттеснив от генеральной линии формирования эпической традиции ряд действительно талантливо сработанных, но не сумевших «попасть в точку» текстов и вынеся на фарватер бездарную с литературной точки зрения, сырую и суконным языком написанную книгу Фурманова. Однако, несмотря на явные недостатки этого текста, Фурманов сумел сделать главное: означить решающий эпический конфликт, разведя две основные героические мужские функции — «волчью» и «песью» — по двум работающим в тесном текстовом взаимодействия персонажам; столкнуть их между собой; позволить 1 К вопросу о «Стали», «Железном потоке», юнгеровских «Стальных гро 2 Вот здесь, к 30-м годам, термин «становление» применительно к геро J Иронический вопрос К. Фуэнтеса насчет того, не исчерпывается ли конфликт литературы социалистического реализма любовным треугольником «два стахановца и трактор», попадает в самую точку Любопытна также «стальная» и неодушевленная, вполне в духе авангарда 10—20-х годов, природа «возлюбленной» 4nX QUKa u современность ____________________ 441 «псу» одержать над «во^ом» победу; дать «отработавшему» свой сюжет «волку» умереть героической смертью. В быстро закостеневающей идеологической системе, которая мало-помалу вытесняла интернационалистический, сугубо маргинальный, «волчий» большевизм имперско-националистическим, охранительным «песьим» коммунизмом', геройская пихость могла и должна была существовать только в пределах изначальной нормативной эпохи, на этапе ритуалистического по своей сути разделения хтонического и сакрального. Герой должен остаться в «начале времен», освящая ритуальной жертвой, героической смертью выбор «правильного пути» и самый первопринцип дальнейшего существования «жречески-песьей» иерархии. Весьма показательно, что «героической разработке» в сталинские времена подлежали, как правило, те фигуранты «начальной эпохи», которые либо вовсе ее не пережили, либо перевили ненадолго-. Комиссар Клычков, как персонаж негероический, подвержен «становлению» и его любовно демонстрируемое под конец книги умение «обуздывать» неукР°™м0Г0 Чапая есть результат не только совмещения сакрально-жреческой и песье-охранительной ролей, но и внутреннего роста, параллельного росту реального авторитета. Его отъезд из дивизии за две недели до разгрома и смерти Чапаева удивительно уместен с ритуально-магической точки зрения: Клычков уже вобрал в себя, в свою наделенную эпическим Го ё „пеленном этапе, в особенности после шанхайско- 1 Эта проблема на опреДсл „. ,„,, „ „пнои из основных в той внутрисгаинои борьбе за го кризиса 1927 года, стала одп к v ,. эмиграцией 1роцкого и постепенным уменьше- „пакиеи Коминтерна нием роли, а потом и ликвидй" , г. „ „ что изменила в этом отношении, разве что доба- 2 Смерть Сталина мало ч'" ,l
|