Заказ № 1635. 19 страница

¹ Ilias Parva, ibid

² Список из более чем 130 изобразительных текстов приведен в [Woodford
1982 181-184]

⁵ См (Woodfo

d 1982 footnote 44 178]

Греки

дает Гектора и отдает его, безоружного, на заклание неуязвимому в божественных доспехах Ахиллу, то неуязвимый Аякс, наоборот, никак не может покончить с собой — и только Афина дает ему шанс закласть самого себя.

В предыдущей главе я уже предпринял попытку рассмотреть структуру сюжета об Ахилле с точки зрения тех культурных кодов, которые, на мой взгляд, являются основополагающими для арха­ической греческой традиции. Цикл сюжетов об Аяксе, слишком тесно переплетенный с гомеровской и послегомеровской «ахилле-адой», волей-неволей являет собой повод для того, чтобы сделать закономерный следующий шаг в этом направлении¹. Ибо, если заглянуть под поверхность, эти двое «лучших из лучших» соеди­нены куда более прочной связью, чем простой ряд сюжетных схождений — пусть даже и настолько представительный. Поздние мифографы, объединившие Аякса и Ахилла генеалогически, про­сто-напросто прибегли к наиболее привычному для себя приему, позволявшему выстроить понятную рациональную структуру на месте утраченной, мифологической. Однако для того, чтобы доб­раться до этой утраченной структуры, обратимся сперва к анализу самого авторитетного источника по «вне-гомеровскому» циклу сюжетов об Аяксе — к трагедии Софокла, привлекая иные источ­ники, как текстуальные, так и изобразительные, по мере необхо­димости. Тем более что именно у Софокла, наряду с Аяксом и Ахиллом, как нельзя удачнее сходятся и остальные постоянные участники этой группы сюжетов: Одиссей и Афина.

2. СЮЖЕТ И ВОПРОСЫ К СЮЖЕТУ

Сюжетной основой для трагедии послужил миф о последстви­ях неправедного — с точки зрения как самого Аякса, так и более поздней традиции — суда Атридов, отдавших Ахиллов доспех не ему, «второму лучшему» воину в греческом стане, а хитрецу и об­манщику Одиссею, которому к тому же Аякс еще и спас когда-то жизнь². Разгневавшись на совершенную по отношению к нему

¹ А далее имеет смысл браться за Одиссея и Агамемнона. Впрочем, сюжеты
и коды, связанные с последним, уже стали предметом достаточно подробного
рассмотрения в статье об Ахилле; в будущей работе об Одиссее без Агамемно­
на тоже никак не обойтись. Так что, может статься, этот мифологический,
эпический и трагедийный персонаж, отработав роль девтерагониста в несколь­
ких «чужих» текстах, возникнет на равных с Ахиллом, Одиссеем и Аяксом в
книге, в которую, вероятнее всего, и выльется этот цикл статей и которую я
постараюсь объединить фигурой Афины.

² Ил., XI, 401 и далее.

Греки

В. Михаилин. Тропа звериных слов

несправедливость, Аякс решает ночью в одиночку истребить всех греческих военачальников, и в первую очередь своих главных обид­чиков: Агамемнона, Менелая и Одиссея. Однако Афина, благо­склонная к ахейскому войску вообще и ко всем перечисленным врагам Аякса в частности, насылает на него uavia той Осой, «бе­зумие, от богов идущее», и Аякс принимает за ахейцев общевойс­ковое стадо крупного и мелкого рогатого скота. Перебив его вмес­те с пастухами, он угоняет в свой шатер часть связанных путами баранов и быков, которые кажутся ему знатными ахейцами (в числе которых и Одиссей, и Атриды), большую часть убивает сразу — но уже на «своей» территории, — а одного барана («Одиссея») истязает при помощи бича до самого утра. Утром безумие покидает его, он понимает, что опозорен перед всеми греками и что единственный выход для него — самоубийство. Поручив Тевкру, сводному брату, заботу об Еврисаке, своем единственном малолетнем сыне от плен­ной фригийской царевны Текмессы, он уходит на берег моря (в одном из вариантов мифа уточняется — в сумерках на рассвете¹), где и бросается на подаренный когда-то Гектором меч. Согласно одной из версий мифа (которой Софокл не придерживается, но которая представлена и в трагедийной², и в изобразительной тра­диции³), Аякс неуязвим для оружия, и у него долго не получается пронзить себя мечом, поскольку последний гнется, как лук. В кон­це концов на помощь герою приходит Афина и указывает ему един­ственное уязвимое место — подмышку, после чего самоубийство свершается. После того как тело обнаруживают, над ним разгора­ется новый конфликт. Агамемнон и Менелай настаивают на том, чтобы оставить тело «предателя» Аякса без погребения. Против, естественно, выступают Тевкр и саламинцы. Призванный Атрида-ми (очевидно, не без умысла) в качестве третейского судьи Одис­сей проявляет неожиданную для предводителей войска широту души и также настаивает на погребении тела, даже предлагает свою помощь. От помощи Тевкр отказывается, поскольку она, с его точ­ки зрения, была бы оскорбительна для покойного, но Одиссея бла­годарит. Аякса хоронят в земле, а не сжигают, как прочих гомеров­ских героев, — обстоятельство, которое до сей поры не дает покоя историкам, филологам и антропологам. По одному из вариантов мифа, Ахиллов доспех возвращается к Аяксу как к законному вла­дельцу уже после его смерти: кораблекрушение Одиссея на обрат­ном пути лишает последнего всех взятых под Троей трофеев, и море

¹ Scholia in Pindarum, Isth. Ill, 53.

⁷ В не дошедшей до нас трилогии Эсхила об Аяксе (Scholia in Sophoclis Ajacem, v. 833).

⁵ Этрусское бронзовое зеркало. Бостон, античная бронза, № 37. См.: [von Mach 19001.

Греки

выбрасывает доспех прямо к подножию кургана, возведенного над могилой Аякса на троянском берегу¹. Тевкр пытается вернуться домой на Саламин, но отец, Теламон, обвиняет его в смерти брата и даже не дает сойти на родную землю², тогда Тевкр отправляется на Кипр и основывает там город с тем же названием — Саламин³. Сын Еврисака и внук Аякса Филей якобы становится афинским гражданином, что впоследствии дало афинянам основание претен­довать на Саламин, а также сделать Аякса героем-эпонимом, то есть назвать его именем одну из аттических фил⁴.

Софоклова версия сюжета логична и последовательна. Она отталкивается от ключевой точки (гнева и безумия Аякса), прохо­дит кульминацию (самоубийство главного героя) и заканчивается восстановлением некоего — пускай довольно шаткого — порядка. Однако и в ней есть ряд моментов, требующих прояснения.

Во-первых, непонятны мотивы, движущие Одиссеем. Софокл изо всех сил старается выстроить логику поведения этого персона­жа так, чтобы его финальная «перемена сторон» и открытое выс­тупление против Атридов на стороне их кровного отныне врага Тевкра не выглядела неожиданной. Одиссей еще в прологе отказы­вается от предложенного мстительной Афиной удовольствия созер­цать унижение своего врага Аякса, который в это самое время мнит, что истязает бичом его же, Одиссея. Замыкающая пролог (если не считать одобрительной финальной реплики Афины) Одиссеева сентенция относительно бренности человеческого бытия (121 — 126) убивает сразу двух зайцев: выказывает в нем подобающее смирение перед лицом неодолимой божественной власти — и утверждает право сохранять перед лицом этой власти собственное мнение, чем готовит почву для отказа поддержать Атридов в конце трагедии. Если уж Одиссей умудряется решать «по-человечески», противоре­ча Афине в ее же присутствии и сохраняя при этом добрые с ней отношения, то «земная» власть царей ему тем более не указ. С точ­ки зрения логики развития драматического действия ход безупре­чен, однако логики мифа — со столь резкой и неожиданной сме­ной дружбы на ярую вражду, а той, в свою очередь, на откровенный поиск примирения⁵ — он не объясняет.

Во-вторых: почему гнев Аякса на неправедный суд Атридов и на удостоенного незаслуженной чести Одиссея настолько силен, что это влечет за собой попытку тотального избиения едва ли не всего греческого войска? Причем попытка эта — откровенно «раз-

' Pausanias, I.35.3.

² Pausanias, 1.28.12.

³ Pindar. Nemean Odes IV.49.

⁴ Herodotus, VI.35: Pausanias, 1.35.2; Plutarch. Solon. XI.

⁵ Ср.: Or)., XI. 543 и далее.