Об отношении к памятникам архитектуры в средние века

Вопреки широко распространенному мнению о резком разрыве античной и раннесредневековой традиций, в частности об отрицательном отношении к архитектуре Римской империи, имеются факты, свидетельствующие об обратном. Так, 11 июля 485 года остготом Майорианом был издан эдикт об охране зданий и древностей Рима. Несколько позднее остготский король Теодорих расширил положения эдикта Майориана в своем эдикте об охране предметов искусства. Сам Теодорих с глубоким почтением относился к Риму, по его словам, как ко «всему родному, матери красноречия, обширному храму всех добродетелей, включающему в себя все чудеса мира, так что по справедливости можно сказать, что весь Рим – чудо».

Теодорих назначил особого городского архитектора, подчиненного префекту и отвечающего за сохранение памятников, на что отчислялись деньги из королевской казны, а «что же касается новых сооружений, то Теодорих вменил архитектору в обязанность тщательно изучить стиль древних и не делать варварских отступлений от него» [50, с.267].

Прокопий Кесарийский в своем сочинении «О постройках» приводит большой список сооружений, восстановленных Юстинианом. Безусловно, Юстиниан не ставил себе целью реставрацию ради сохранения памятников, а в большинстве случаев перестраивал их в соответствии с современными нуждами. Однако стремление к охранению памятников, к принятию практических мер поддерживалось и идеологически. Рачительное отношение к памятникам, к их восстановлению обычно подчеркивалось авторами жизнеописаний, как, например, в «Жизнеописании Василия I». Наиболее ярким примером служит следующий фрагмент из истории Никифора Григоры (XIV век).

«Тело государыни (Ирины – В.Н.) перевезено было в Константинополь и положено в обители Пантократора. Из принадлежащих ей больших денег часть царь раздал ее детям, а часть отделил на поправку великой церкви святой Софии; потому что слышал от опытных зодчих, что две ее стороны, одна, обращенная к северу, другая – к востоку, от давности осели и грозят скоро упасть, если их не поправить. Поэтому царь, как мы сказали, отсчитал зодчим немало денег (покойной) государыни, посредством которых совершенно предотвратил угрожавшую опасность. Здесь стоит указать на побуждение, каким в этом случае руководствовался царь. Другие цари воздвигали новые Божие храмы, с примесью честолюбивых видов, почти из тщеславия и хвастовства; а где только подобное побуждение берет верх, там оно лишает поступок его значения, точно червь, засев в яблоке, уничтожает его красоту. Но царь Андронник находил, что гораздо лучше – поправить уже давно существующие храмы, приводить их в надлежащий вид и предотвращать необходимыми мерами опасности, каким они допускаются от времени, нежели допускать их падения, чтобы потом для славы и хвастовства возводить с основания другие Вот почему царь заботился о древних храмах, восстанавливал и возобновлял их, и тратил на то денег гораздо больше, чем бы потребовалось, если бы он вздумал воздвигать новые Упомянем о делах его в одном Константинополе, которые благодаря этому царю существуют и до сего дня. Это, во-первых, находящийся у ворот Евгения, величайший храм великого Павла; потом другой храм 12 учеников и Апостолов Христовых; дальше – константинопольские стены, которые он возобновил и воздвиг из развалин; и, наконец, этот громадный и пресловутый храм святой Софии, который он еще более хотел поправить «[51, с.267–269].

Разрушение памятников архитектуры, реально происходившее повсеместно в связи с экономическими трудностями, стало осознаваться как бедствие уже в начале формирования городской культуры средних веков. В тот период появляется интерес к архитектуре античности.

Об этом свидетельствует «Первая элегия о Риме» Хильдеберта Лаварденского, написанная в начале XII в. после поездки в Рим, еще лежавший в развалинах после битв 1084 года между Генрихом IV и норманнами Роберта Гискара. Хильдеберт пишет:

«Рим стараньем людей воздвигнут был столь величаво,

Что и старанье богов не сокрушило его.

Мрамор опять собери, и богатства милостью вышней

Нового пусть мастера будут стараться достичь.

Но не удастся создать никогда им подобной твердыни,

Даже развалин ее не восстановят они.

Сколько осталось еще и рухнуло столько такого,

Что не сравнимо ни с чем и не воскреснет опять» [97, с.210].

Этот интерес, возродившийся в период Ренессанса в обмерах и зарисовках памятников античности, одновременно вызвал отрицательное отношение к средневековому наследию, что хорошо отражено у Вазари: «Существуют работы и другого рода, именуемые немецкими, сильно отличающиеся украшениями и соразмерностями от древних и новых. Ныне лучшими мастерами они не применяются, но избегаются ими, как уродливые и варварские, ибо в каждой из них отсутствует порядок, и скорее можно назвать это путаницей и беспорядком Манера эта была изобретена готами, ибо после того, как были разрушены древние постройки и войны погубили и архитекторов, то оставшиеся в живых стали строить в этой манере, выводя своды на стрельчатых арках и заполняя всю Италию черт знает какими сооружениями, а так как таких больше не строят, то и манера их вовсе вышла из употребления. Упаси Боже любую страну от одной мысли о работах подобного рода, столь бесформенных по сравнению с красотой наших построек «[39, с.57–58].

Вслед за деятелями Ренессанса отрицательное отношение к памятникам средневековой архитектуры сохранялось до конца XVIII века, когда Гете в своих блестящих эссе «О немецком зодчестве» (1771 и 1823) раскрыл дух средневековой архитектуры, а Гегель включил ее в движение истории искусств. Развитие археологии и возрождение интереса к готике поставили в XIX веке вопрос об охране памятников архитектуры на научную основу.

Что же касается отношения людей средневековья к памятникам архитектуры, то следует отметить, что если в ранний период средневековья прекрасно отличали античные памятники от христианских, свидетельством чему могут служить фрагменты из 7-й книги «О граде Божием к Марцеллину против язычников» Блаженного Августина, то в более поздние периоды это понимание уже исчезло. Свидетельствует об этом сочинение Никиты Хониата «О статуях Константинополя», в котором автор затрудняется определить происхождение памятников. Можно предположить, что кроме падения общего уровня образования и интереса к сохранению и описанию памятников искусства существенную роль играла концепция времени, принятая в средневековой культуре, которая, с одной стороны, утверждала линейный необратимый ход времени, а с другой – отрицала развитие, фактически предполагая внеисторическое одновременное существование событий, то есть сама концепция охраны памятников как исторической ценности существовать в средние века не могла, и только период позднего Возрождения с его оформлявшимся историческим сознанием был способен ее создать.