Часть четвертая. Он уже не станет напрасно дрожит

 

Бабочкой никогда

Он уже не станет… напрасно дрожит

Червяк на осеннем ветру.

Басё.

 

В зале ожидания было людно и шумно, но монотонность гула и тусклый свет усыпляли. В телевизоре, висевшем на стене, беззвучно болтали рекламные красотки, перед телевизором, на креслах, сидели две девушки – одна худенькая, маленькая, в куртке на два размера больше, чем нужно, вторая девушка была высокой и тоже худой, но с большим животом, смотревшимся неестественно при такой фигуре. Я сидела рядом, удаляла старые эсэмэски в телефоне и слушала их разговор.

- Ну, чё, не передумала? – спросила девушка с большим животом. – В Москау, значит?

- Бабки нужны. Опять поступать буду, - ответила девушка в большой куртке.

- Ага, счаз, прям тебя там и ждут, Айболитша, блин.

- А я все равно поступлю.

- Ну, давай, давай. Будешь жопы мажорам вылизывать. Тока, как ни крутись, мы все равно для них быдло сраное.

- Да хоть жопы, мне домой нельзя возвращаться, там отчим, - девушка в большой куртке прислушалась к объявлению диспетчера. – Твоя электричка.

Я убрала телефон в сумочку.

- Ну, что? Пора?

Поднялась и направилась к перронам. Оглянулась: девушки со своими потрепанными сумками и пакетами шли за мной.

Я знала обеих давно, и Ирина - та, что в большой куртке, и Люба – та, что с большим животом, выросли в нашем детдоме, где я работала воспитателем. Обе они повзрослели, и теперь, выбрав свои маршруты, разъезжались. Провожать я никого не обязана, но Люба была на последнем месяце беременности, чувствовала себя неважно, поэтому я и решила проводить ее до дома, благо, ехать недалеко - три станции на электричке.

У дверей в вагон электрички мы с Ирой обнялись, ее поезд отходил через полтора часа.

- Ты пиши, хоть по праздникам. Звони, если что.

Она отвернулась, не хотела показывать слезы, потом попыталась обнять Любу, та отстранилась, но это не удивило меня. Люба не была ласковой девочкой, всякие проявления нежности вызывали в ней будто душевную аллергию, она сначала задыхалась, потом бледнела и напрягалась, точно леденела изнутри.

- Люб, слышь, может, вместе, а? Как в детдоме, помнишь? Мы с Тамарой ходим парой. – Ира улыбнулась.

Люба хмыкнула.

- Давай, вали, сказала! Как моромойкой была, так моромойкой и останешься! Просрешь все, ко мне не приезжай! Слышь?!

Голос Иры испортился, заскрипел:

- Сама такая!

Она, шурша сумкой и пакетом, поспешила в подземный переход.

 

Электричка остановилась вдоль узкого перрона, выдавила из себя дачников с корзинами, тележками, собаками и детьми. Когда толпа рассеялась, на платформе остались лишь я, да Люба.

- Ну? Ты знаешь, куда дальше? – спросила я.

Она пожала плечами, огляделась, потом кивнула в сторону тропинки, ведущей к березовой рощице.

Отдалялся маленький облупленный вокзальчик и бесконечные товарные составы. Мы шли по лугу, потом мимо деревьев, накрытых, будто кружевными зелеными абажурами. Теперь уже где-то за рощицей тихо просвистела электричка. Впереди показался поселок, над ним висела сотканная из голубого неба, диких яблонь и стареньких домишек тишина. От колонки, обходя лужи и островки слякоти, с парой наполненных водой ведер шла женщина. Люба спросила:

- Я правильно иду, это Садовая улица?

Женщина кивнула.

- А дом…

Но Люба не досказала и устремилась на противоположную сторону улицы, к большому кирпичному забору, постояла возле него и направилась дальше, за угол, за ним оказался другой забор - из колышков, и сутулый дом в зарослях сирени.

Я оглянулась, женщина с ведрами все еще стояла на дороге и с интересом рассматривала нас.

 

На дворе отовсюду выпирал сухой бурьян, а веранду дома опутывал еще мертвый вьюн. Люба замерла, дыхание ее оставалось ровным, но по взгляду я поняла – моя подопечная волнуется.

Она миновала дом и свернула к сараю, его накренившиеся бока подпирали костыли из досок. Около сарая валялись сидушка от коляски, безногая лошадка и корпус от телевизора, в котором спала рыжая кошка. Люба спугнула ее, пошарила рядом, в песке, ногой и откопала разноцветные бутылочные стеклышки.

- Мы в детстве тоже делали такие секретики, только под стеклышки прятали фантики или фольгу, - сказала я, дабы хоть как-то растормошить напряженную Любу, но поняла, что ей сейчас не до меня, она помрачнела, будто пришла на могилу своего детства.

Дом внутри оказался прокопченным и еще больше сутулым, чем снаружи. Как только мы вошли в комнату, дверь скрипнула и сама закрылась за нами, пыль ту же мусорными кроликами запрыгала по полу. На кровати с железными спинками – такие часто можно встретить в казенных заведениях, лежала тетка в драном халате, на ногах ее были резиновые сапоги с кусками засохшей грязи. По бугристому дивану, не боясь дневного света, который, впрочем, с трудом проникал сквозь мутные стекла в оконных рамах, медленно передвигались здоровенные тараканы. На столе и на полу под ним стояли пустые бутылки, стаканы, и валялись пакеты из-под чипсов.

Сетка на кровати скрипнула, тетка зашевелилась:

- Это ктой-то?

Она сощурилась и попыталась подняться… раз, еще раз… но провисшая сетка кровати все время увлекала женщину в свою воронку. Я понаблюдала за их поединком, наконец, тетка, выкарабкалась. По лицу ее, мятому и черно-желтому, видимо, от синяков, трудно было определить возраст.

- Чё надо? Бражки седня нет, - прохрипела она.

Люба нашла за печкой стул, вытащила его на середину комнаты и села.

- Ты кто? – снова спросила тетка и заглянула в стаканы на столе. – Все выжрали, гады!

- А ты не узнаешь? – ответила Люба.

Тетка подошла к ней, пригляделась.

- Из магазина чё ли? – сложила из пальцев фигу и сунула непрошеной гостье под нос. – Во! Ни хрена нету. Поняла? А телик не отдам!

- Я не из магазина.

- Чё?

- Я Люба.

- А я Верка. И чё?

- Я твоя дочь, - Люба покосилась на меня и хмыкнула, - мамаша, блин.

- И чё? – уставилась на нее тетка.

- Жить я тут буду, вот чё!

- Ничё не понимаю, - тряхнула головой тетка и посмотрела на меня. – Дочке моей пять лет было.

- Значит, вы – Вера, мать Любы? – вмешалась я, обращаясь к хозяйке дома, но поймала гневный взгляд своей подопечной и решила не вмешиваться. Устала, сесть бы, но садиться на диван с тараканами я брезговала.

Тетка опять уставилась на Любу, оглядела ее, потом вдруг выпрямилась и процедила сквозь черную щель улыбки:

- До-оченька! Клоп!

Люба вскочила и, тяжело грохая ногами по полу, выбежала из комнаты.

- Чёй-то она? – не поняла тетка. – Может, в магазин сбегать? У тя полтинник есть?

- Разбирайтесь теперь сами, только не поубивайте друг друга, - ответила я и вышла на улицу.

Пахло арбузными корками и сырыми опилками. Я увидела Любу, сидящую на пустом корпусе телевизора у сарая.

- Я ее отсюда выживу, суку эту! – глядя в небо, кому-то обещала она.

А в небе блестела пулька самолета, облака плавно двигались, задевая брюхами крыши соседних домов, и исчезали вдали, за верхушками деревьев. На земле, где-то в канавах под забором, журчал апрель.