Ваши позиции с Бортко совсем несовместимы?

Его скульптура — выражение его основательной, собранной силы..

Женщины Калифорнии:

Том и Барбара Раньон устраивали приемы, которые я считала сходными с голливудскими, пока не сходила на некоторые из последних. На последнем, где мы побы­вали, Роберт Митчэм сказал кое-что, показавшееся мне

важным.

Мы говорили о женщинах Калифорнии вообще, сравнивая их с женщинами всей остальной страны. С его всемирной точки зрения (а я чувствую — он действительно везде побывал), он заявил, что женщины Калифорнии находятся на передовой в деле демонст­рации развития многообразных возможностей человечес­тва.

Я должна была согласиться, что когда мы ездим с лекциями по стране, я тоже отметила, что женщины Калифорнии кажутся в общем более открытыми, твор­ческими и здоровыми. Их готовность эк­спериментировать с новыми ролями, желание принять новые системы убеждений, сохранение в целости того, что они считают верным и практичным, — весьма впе­чатляюще.

Вот всего несколько примеров:

Парный циклон

Джейн Фонда Хейден — актриса.

Кэй Хоул Уорден — воспитательница.

Нэнси Хелман — художница и фотограф.

М-с Эдмонд Браун — мать Джерри Брауна, в настоя­щее время губернатора Калифорнии. В прошлом — первая дама Калифорнии.

Натали Соломон Кроль — скульптор.

Крис Райе — соуправитель Исалена (с Диком Прай­сом).

Пэтон Уостербек — оператор в центре развития — Уэстербек Ранч.

Гей Гаер Люс — писательница.

Джоан Грофф — писательница.

Дженифер Джоунс Саймон — актриса и хозяйка.

Мэри Френк

Ее ранчо в Колорадо управляется с простой элегант­ностью; ее гостеприимство и пикники гурмана — одно удовольствие.

Главное ощущение от этой встречи?

- Я думаю, что не совсем корректно, только что побеседовав с человеком, сразу же давать интервью по поводу этой беседы без его ведома. Однако, есть один тезис, который он высказывал не только в беседе со мной, а, значит, и я могу его процитировать: цель его фильма - выпутать восприятие булгаковского романа из паутины мистики, сделать его рациональным и понятным через обнажение политических, психологических, социальных реалий, отраженных в романе.

Что ж, с одной стороны, я был бы совсем не против, если бы удалось демифологизировать булгаковский роман, если бы его стали читать как некую литературную сказку для взрослых, не видя в нем ни учебника жизни, ни тем более учебника веры. Но боюсь, что даже такому талантливому мастеру, как Бортко, это будет не по силам. Есть инерция восприятия романа, есть (простите, я сейчас перейду на жаргонный язык) аура самого романа, которая все-таки безусловно мистична. Разрешит ли сам роман сорвать с себя эту мистическую ауру?[279]

Кроме того, я не уверен, что Булгаков хотел бы, чтобы мистическую линию его романа воспринимали как некую чисто литературную мистификацию, как этакий чисто технический контрфорс, подпирающий строительство большого антисоветского фельетона. Я не уверен, что такого рода профанирующее прочтение романа отвечает булгаковскому замыслу. Так что Бортко задумал рискованную и интересную вещь. Посмотрим, чей талант здесь пересилит.

Задача моей книги, с которой Владимир Владимирович уже познакомился (а в печати она станет доступна в конце сентября), была в том, чтобы те религиозные мотивы, которые там есть, поставить в контекст богословских и религиоведческих знаний.

Почему, например, Воланду нужен помощник при написании им его версии евангельских событий? В версиях булгаковского романа с 29 по 32 годы Воланд сам выступает как «черный богослов» (это один из вариантов названия романа), а то, что потом будут называть «пилатовы главы», называлось «Евангелие от Воланда». Так почему же потом авторство перешло к Мастеру? Я полагаю, что Булгаков вспомнил, что с точки зрения православного богословия (а его отец был профессором богословия в Киевской Духовной Академии) только человек наделен даром творчества. Ангелы, в том числе и падшие, не могут создавать ничего принципиально нового… Оттого Мефистофели и ищут своих Фаустов по векам и странам…

 

Ваши позиции с Бортко совсем несовместимы?

- Отчего же? Булгаковский роман подобен «Наполеону» (тому, который торт): в нем есть масса других пластов - социальных, политических, автобиографических. Но их я не затрагиваю и разрабатываю тот слой, в котором я хоть немножко компетентен - религиоведческий. Бортко же интересует «советологический» срез романа. То есть в некотором смысле мы разрабатываем тематику этого романа в параллельных пластах. Общее наше убеждение - нельзя трусить и предавать. Есть вещи, которые нельзя делать играючи, есть предельная ответственность человека за свои слова и поступки и за свои не-слова и не-поступки. Для Бортко это в первую очередь ответственность перед людьми, перед страной, перед совестью. Для меня значима и тематика ответственности перед Богом за свою душу. К позиции Владимира Владимировича я добавляю один тезис: нельзя предавать не только людей, но и Бога. А подмена евангельского Христа воландовским артефактом (Иешуа) - это как раз такое предателньство.

Если бы Владимиру Владимировичу удалось свести массовое восприятие этого романа к советологическому слою, я был бы даже… скорее рад. В том смысле, что мне всегда легче говорить с атеистом, чем с оккультистом. В современном мире быть атеистом не так уж плохо - потому что в условиях, когда все вокруг ждут, чего же им на этой неделе «предсказамус настрадал», чистят свои чакры кедровыми шишками и ищут космическую энергию в своей моче, быть просто неверующим, трезвым человеком – это означает быть гораздо ближе к Евангелию.

С Бортко мы по разному слышим молчание романа. В романе нет даже упоминания о Боге. Для Владимира Владимировича это повод к полному забвению религиозной тематики при чтении этой книг. Для меня же Бог именно Своим отсутствием становится важнейшим персонажем: только в Москву, которая забыла о Боге, отреклась от Него и взорвала Храм Христа, и мог заявиться «знатный иностранец».