Финский берег

 

 

Любовь опять томит, весенний запах нежен,

Кричала чайкой ночь и билась у окна,

Но тело с каждым днем становится все реже,

И сквозь него сияет Иордан.

И странен ангел мне, дощатый мост Дворцовый

И голубой, как небо, Петроград,

Когда сияет солнце, светят скалы, горы

Из тела моего на зимний Летний сад.

 

 

Двенадцать долгих дней в груди махало сердце

И стало городом среди Ливийских гор.

А он все ходит по Садовой в церковь

Ловить мой успокоенный, остекленевший взор.

И стало страшно мне сидеть у белых статуй,

Вдыхать лазурь и пить вино из лоз,

Когда он верит, друг и враг заклятый,

Что вновь пойду средь Павловских берез.

 

 

Но пестрою, но радостной природой

И башнями колоколов не соблазнен.

Восток вдыхаю, бой и непогоду

Под мякотью шарманочных икон.

Шумит Москва, широк прогорклый говор

Но помню я александрийский звон

Огромных площадей и ангелов янтарных,

И петербургских синих пустырей.

Тиха луна над голою поляной.

Стой, человек в шлафроке! Не дыши!

И снова бой румяный и бахвальный

Над насурмленным бархатом реки.

 

 

И пестрой жизнь моя была

Под небом северным и острым,

Где мед хранил металла звон,

Где меду медь была подобна.

Жизнь нисходила до меня,

Как цепь от предков своенравных,

Как сановитый ход коня,

Как смугломраморные лавры.

И вот один среди болот,

Покинутый потомками своими,

Певец-хранитель город бережет

Орлом слепым над бездыханным сыном.

 

1923

 

 

* * *

 

Мы рождены для пышности, для славы.

Для нас судьба угасших родников.

О, соловей, сверли о жизни снежной

И шелк пролей и вспыхивай во мгле.

Мы соловьями стали поневоле.

Когда нет жизни, петь нам суждено

О городах погибших, о надежде

И о любви, кипящей, как вино.

 

4 ноября 1923

 

 

* * *

 

Не человек: все отошло, и ясно,

Что жизнь проста. И снова тишина.

Далекий серп богатых Гималаев,

Среди равнин равнина я

Неотделимая. То соберется комом,

То лесом изойдет, то прошумит травой.

Не человек: ни взмахи волн, ни стоны,

Ни грохот волн и отраженье волн.

И до утра скрипели скрипки, --

Был ярок пир в потухшей стороне.

Казалось мне, привстал я человеком,

Но ты склонилась облаком ко мне.

 

Ноябрь 1923

 

 

* * *

 

"Я воплотил унывный голос ночи,

"Всех сновидений юности моей.

"Мне страшно, друг, я пережил паденье,

"И блеск луны и город голубой.

"Прости мне зло и ветреные встречи,

"И разговор под кущей городской".

Вдруг пир горит, друзья подъемлют плечи,

Толпою свеч лицо освещено.

"Как странно мне, что здесь себя я встретил,

"Что сам с собой о сне заговорил".

А за окном уже стихает пенье,

Простерся день равниной городской.

Хор

"Куда пойдет проснувшийся средь пира,

"Толпой друзей любезных освещен?"

Но крик горит:

"Средь полунощных сборищ

"Дыханью рощ напрасно верил я.

"Средь очагов, согретых беглым спором,

"Средь чуждых мне проходит жизнь моя.

"Вы скрылись, дни сладчайших разрушений.

"Унылый визг стремящейся зимы

"Не возвратит на низкие ступени

"Спешащих муз холодные ступни.

"Кочевник я среди семейств, спешащих

"К безделию. От лавров далеко

"Я лиру трогаю размеренней и строже,

"Шатер любви простерся широко.

"Спи, лира, спи. Уже Мария внемлет,

"Своей любви не в силах превозмочь,

"И до зари вокруг меня не дремлет

"Александрии башенная ночь".

 

Июль 1923

 

 

* * *

 

Под гром войны тот гробный тать

Свершает путь поспешный,

По хриплым плитам тело волоча.

Легка ладья. Дома уже пылают.

Перетащил. Вернулся и потух.

Теперь одно: о, голос соловьиный!

Перенеслось:

"Любимый мой, прощай".

Один на площади среди дворцов змеистых

Остановился он - безмысленная мгла.

Его же голос, сидя в пышном доме,

Кивал ему, и пел, и рвался сквозь окно.

И видел он горящие волокна,

И целовал летящие уста,

Полуживой, кричащий от боязни

Соединиться вновь - хоть тлен и пустота.

Над аркою коням Берлин двухбортный снится,

Полки примерные на рысьих лошадях,

Дремотною зарей разверчены собаки,

И очертанье гор бледнеет на луне.

И слышит он, как за стеной глубокой

Отъединенный голос говорит:

"Ты вновь взбежал в червонные чертоги,

"Ты вновь вошел в веселый лабиринт".

И стол накрыт, пирует голос с другом,

Глядят они в безбрежное вино.

А за стеклом, покрытым тусклой вьюгой,

Две головы развернуты на бой.

Я встал, ополоснулся; в глухую ночь,

О друг, не покидай.

Еще поля стрекочут ранним утром,

Еще нам есть куда

Бежать.

 

Ноябрь 1923

 

 

* * *

 

Вблизи от войн, в своих сквозных хоромах,

Среди домов, обвисших на полях,

Развертывая губы, простонала

Возлюбленная другу своему:

"Мне жутко, нет ветров веселых,

"Нет парков тех, что помнили весну,

"Обоих нас, блуждавших между кленов,

"Рассеянно смотревших на зарю.

"О, вспомни ночь. Сквозь тучи воды рвались,

"Под темным небом не было земли,

"И ты восстал в своем безумье тесном

"И в дождь завыл о буре и любви.

"Я разлила в тяжелые стаканы

"Спокойный вой о войнах и волках,

"И до утра под ветром пировала,

"Настраивая струны на уа.

"И видел домы ты, подстриженные купы,

"Прощальный голос матери твоей,

"Со мной, безбрежный, ты скитался

"И тек, и падал, вскакивал, пенясь".

 

Ноябрь 1923

 

 

* * *

 

Один средь мглы, среди домов ветвистых

Волнистых струн перебираю прядь.

Так ничего, что плечи зеленеют,

Что язвы вспыхнули на высохших перстах.

Покойных дней прекрасная Селена,

Предстану я потомкам соловьем,

Слегка разложенным, слегка окаменелым,

Полускульптурой дерева и сна.

 

Ноябрь 1923