Русская идея. < > Одна из самых печальных особенностей нашей свое­образной цивилизации состоит в том, что мы все еще открываем истины

<... > Одна из самых печальных особенностей нашей свое­образной цивилизации состоит в том, что мы все еще открываем истины, ставшие избитыми в других странах и даже у народов, в некоторых отношениях более нас отсталых. Дело в том, что мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадле­жим ни к одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиций ни того, ни друго-

ro. Мы стоим как бы вне времени, всемирное воспитание челове­ческого рода на нас не распространилось. <...> Сначала дикое варварство, затем грубое суеверие, далее — иноземное владыче­ство, жестокое, унизительное, дух которого национальная власть впоследствии унаследовала, — вот печальная история нашей юности. <...> Пора нашей социальной жизни, соответствую­щая этому возрасту, была наполнена бесцветным и мрачным су­ществованием без мощности, без напряжения, его ничто не оду­шевляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Никаких чарующих воспоминаний, никаких прекрасных картин в памяти, никаких действенных наставлений в национальной тра­диции. Окиньте взором все прожитые нами века, все занятые пространства — и вы не найдете ни одного приковывающего к себе воспоминания, ни одного почтенного памятника, который бы говорил о прошедшем с силою и рисовал его живо и картин­но. Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем, без про­шедшего и без будущего, среди плоского застоя. <... >

Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы как бы чужие для себя самих. <... > Мы растем, но не созреваем, мы подвигаемся вперед, но в косвенном направлении, т. е. по линии, не приводящей к цели. <...> Про нас можно сказать, что мы составляем как бы исключение среди народов. Мы при­надлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в человечество, а существуют лишь для того, чтобы пре­подать великий урок миру.

<... > Раскинувшись между двух великих делений мира, меж­ду Востоком и Западом, опираясь одним локтем на Китай, дру­гим — на Германию, мы бы должны были сочетать в себе две великие основы духовной природы — воображение и разум и объе­динить в своем просвещении исторические судьбы всего земного шара. Не эту роль предоставило нам Провидение. Напротив, оно как будто совсем не занималось нашей судьбой. Отказывая нам в своем обычном благодетельном влиянии на человеческий разум, оно предоставило нас всецело самим себе, не захотело ни в чем вмешиваться в наши дела, не захотело ничему нас научить. Опыт времен для нас не существует. Века и поколения протекли для нас бесплодно. Наблюдая нас, можно бы сказать, что здесь све­ден на нет всеобщий закон человечества. Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содей-

ствовали движению вперед человеческого разума, а все, что дос­талось нам от этого движения, мы исказили. <...> Если бы полчища варваров, потрясших мир, не прошли по занятой нами стране прежде нашествия на Запад, мы едва ли дали главу для всемирной истории. Чтобы заставить себя заметить, нам при­шлось растянуться от Берингова пролива до Одера.

<... > По воле роковой судьбы мы обратились за нравствен­ным учением, которое должно было нас воспитать, к растленной Византии. <...> В Европе все тогда было одушевлено живот­ворным началом единства. Все там из него истекало, все там сосредотачивалось. Все умственное движение той поры только и стремилось установить единство человеческой мысли, и всякий импульс истекал из властной потребности найти мировую идею, эту вдохновительницу новых времен. Чуждые этому чудотвор­ному принципу, мы стали жертвой завоевания.

<...> Все народы Европы, подвигаясь из века в век, шли рука об руку. Что бы они ни делали, каждый по-своему, они все же постоянно сходятся на одном и том же пути. <... > Мы были откинуты к числу народов, которым суждено использовать воз­действие христианства во всей силе лишь косвенно и с большим опозданием, то необходимо стремиться всеми способами ожи­вить наши верования и дать нам воистину христианский импульс, ибо ведь там все совершило христианство.

Чаадаев П.Я. Философические письма. Письмо первое // П.Я. Чаадаев Сочинения. М., 1989. С. 18—29.

Киреевский Иван Васильевич (1806—1856) — русский фило­соф и литературный критик, основатель «Общества любо­мудров», один из ведущих теоретиков славянофильства, пред­принявший попытку создания самобытной русской филосо­фии на собственном фундаменте православия и «общинно­го» духа русского человека в противоположность человеку западному — носителю духа отрицания, эгоизма и индиви­дуализма. В юности в Берлине лично слушал лекции Гегеля и Шеллинга, впоследствии сблизился с отцами Оптиной пустыни, желая сказать «свое слово в философии». Смерть от холеры прервала его занятия над курсом философии.

Основные философские работы: «Девятнадцатый век» (1832), «В ответ A.C. Хомякову» (1839), «О характере про-

свещения Европы и о его отношении к просвещению Рос­сии» (1852), «О необходимости и возможности новых начал для философии» (1856).