Тенденция к персонификации социальных отношений объясняет особенности прогрессивной системы, которые характерны для российских тюрем. Прогрессивная система предполагает, что все осужденные формальным образом подразделяются на многочисленные категории в зависимости от тяжести совершенных ими преступлений и поведения в процессе исполнения наказания. Например, в 30-е годы заключенные подразделялись на две основные категории: «друзья народа» и «враги народа». К первой категории относились осужденные, совершившие общеуголовные преступления, в том числе и воры-рецидивисты. Задача перевоспитания ставилась перед пенитенциарной администрацией только в отношении этой категории заключенных, для которых резервировались более легкие виды принудительного труда и более привлекательные должности, связанные с его организацией. Ко второй категории главным образом относились лица, осужденные за преступления против политического режима (по статьям 581-11 Уголовного кодекса 1926 г., объединенным в рубрику «Контрреволюционные преступления»). Процесс перевоспитания никак не касался этой категории осужденных.
Однако ни характер совершенного преступления, ни отнесение осужденного к одной из установленных администрацией категорий (сегодня речь идет об установлении администрацией условий содержания: обычных, строгих или облегченных) не определяют его действительного места в тюремном сообществе. В тюрьме характер преступления редко когда принимается во внимание для оценки человека, его совершившего. Но даже в этих случаях оценка серьезности того или иного преступления, даваемая тюремным сообществом, существенным образом отличается от той, что установлена Уголовным кодексом. Исключение составляют насильники, особенно детей, отношение к которым резко отрицательно и со стороны УК, и со стороны тюремного сообщества. «Никогда не уважалось изнасилование... За детей спрашивали. Это... Я и сам спрашивал. И при мне спрашивали. Прямо в камере. И руки ломали прямо в камере. Его успевали только отнять. Кусок мяса вылетал из камеры. За детей, несовершеннолетних, там - двенадцать, тринадцать лет. Дети есть дети». «Ну за малолетних детей - изнасиловал там, убил. Таких, да... (опускают. -А.О.). А вот ты встречался с такими людьми, которые совершили такое преступление? Да, встречался... Есть здесь такие? Нет, здесь я не встречался с такими. Хотя нет, одного встречал. Ну он тоже был... какой-то странный. Он тоже там - шести или восьмилетнюю девочку. Ну таких немного, но были случаи... Их сразу в отдельную камеру и они там сидели...».
Большинство же других преступлений, совершенных «на воле», никак не влияют на тюремный статус совершивших их людей. «Главное – это какой человек. А так – ну, откуда, он пришел, хоть по 158-й, хоть по 162-й...». «Вот я тоже так думал, вот если, например, мента грохнул, то тут такое уважение к тебе... Нет. Все одинаково, начиная от того, что ты там кошелек своровал, кончая убийством. Главное – что такое сам человек по сути, внутри какой». Незначительность роли, которую играют формальным образом установленные категории, вовсе не означает, что заключенные не проявляют никакого интереса к совершенным окружающими преступлениям. Информация о совершенном преступлении, полученная по независимым каналам, часто служит для проверки достоверности имиджа, который себе создает каждый вновь прибывший заключенный. Иначе говоря, проверка информации о совершенном преступлении, даваемой самим заключенным, позволяет судить о его порядочности и о том, можно ли доверять другим его словам. «Заходишь ты в камеру, тебе пробивали уже обвинительное заключение твое обязательно. Что бы ты ни говорил. Ну, обычно знают же подельники твои, или что. Сразу еще пробивается. Обвинительное строго прочитают...». Заметим, что доступность информации о деталях совершенного преступления отражает еще один аспект экспансии публичной сферы в частную (если же речь идет о СИЗО, то под вопрос ставятся и тайна следствия, и презумпция невиновности). Например, во Франции существует правило, согласно которому «надзиратель не должен знать характер преступлений, совершенных осужденными», и тем более он не должен распространять подобную информацию среди остальных осужденных. Что касается советских колоний, то здесь информация о совершенном преступлении фиксируется в «тетрадях индивидуальной работы с осужденными», которые находятся в кабинете начальника отряда, доступ к которому имеют некоторые заключенные (завхоз, дневальные, бригадиры). Следовательно, содержание записей в этих тетрадях легко становится достоянием гласности. Подчеркнем еще раз, что знание всеми деталей совершенного каждым преступления служит яркой иллюстрацией отсутствия границы между частной и публичной жизнью в советской тюрьме.
