И.В. Подберезский 2 страница

Следующий компонент современного русского фундаментализма, который легко выводится из продолжающейся полемики, — это антисемитизм, пытающийся утвердиться на православной основе. Тут дело доходит до диких выходок, православному священнику принадлежит сентенция: “Не грех убить жида, грех не убить жида”[145]. Перед лицом таких фактов мало сказать “это не официальное мнение РПЦ” (обычная реакция священноначалия), подобные заявления не могут быть терпимы ни при каких обстоятельствах и должны получать отпор. Однако отпора или нет совсем, или он недостаточен, антисемитизм в стране явно нарастает — нечто похожее звучит даже в стенах Парламента.

Разумеется, слышны не только такие голоса. Патриарх Алексий II, выступая перед раввинами в Нью-Йорке, цитировал русского иерарха XIX века, сказавшего: “Ваш закон — это наш закон, ваши пророки — это наши пророки. Десять заповедей Моисея обязывают христиан, как и евреев. Мы желаем жить с вами всегда в мире и согласии, чтобы никаких недоразумений, вражды и ненависти не было между нами”[146]. Беда в том, что речь эта была опубликована не в российской православной печати, а в светской, и вызвала бурную отрицательную реакцию многих священнослужителей и мирян РПЦ[147], а сам Патриарх был обвинен в юдофильстве, масонстве и тайном еврействе[148].

Впрочем, антисемитизм получает отпор и простых верующих. Одна из газет опубликовала прекрасное письмо, автор которого пишет: “Мы, православные русские, веруем в Покровительницу Руси (Великой, Малой и Белой) — Богоматерь. Она, как известно, в своей земной жизни была еврейкой из дома Давидова. Нельзя рассчитывать на ее защиту, будучи антисемитом, и так же невозможно надеяться на Покров Богоматери над Русью, если мы не искореним антисемитизм с нашей земли”[149]. Логика безупречна, но, к сожалению, на антисемитизм, как и на весь фундаментализм, логика не действует.

Справедливость требует отметить, что в антисемитизме повинно не только православие. Долгие годы Римско-Католическая церковь безжалостно преследовала евреев, протестантство далеко не сразу изжило его, и сам Лютер был изрядным антисемитом. И все же с течением времени многое было исправлено — вплоть до принесения покаяния перед евреями за столетия жестоких гонений, оправдывавшихся верностью христианству. Пока ничто не указывает на то, что в нашей стране подобное покаяние возможно. Но в таком случае Россия лишается статуса цивилизованной страны.

Однако наиболее бурная полемика русских православных фундаменталистов с их противниками сейчас идет вокруг проблемы экуменизма. Экуменическое движение, оформившееся в 1948 г., когда в Женеве был создан Всемирный Совет Церквей (ВСЦ), выступает за сотрудничество всех христианских конфессий, практически же в нем участвуют некоторые протестантские, православные и восточные церкви, представители Ватикана довольствуются статусом наблюдателей.

Видные русские богословы, оказавшиеся после 1917 г. в эмиграции, сыграли важную роль в экуменическом движении. Однако уже тогда высказывались сомнения относительно целесообразности диалога православных с другими христианами: поскольку полнота божественной истины предполагается принадлежащей только православию, она, говорили противники диалога, может лишь пострадать от общения с еретиками. На это сторонники диалога отвечали, что православие идет на диалог с отклонившимися от истины исключительно для того, чтобы свидетельствовать о ней и о несомненной правоте православия, что поможет заблудшим вернуться в лоно истинной, т.е. православной, церкви. Однако диалог, в котором партнеру заранее отказывают в обладании хотя бы долей истины и единственным результатом которого изначально предполагается его отказ от своих взглядов, едва ли может быть плодотворным[150]. Тем не менее православие отказывается идти в этом вопросе на уступки, и это его право. Но тогда следует признать, что диалог конфессий в России невозможен и можно лишь стремиться повышать культуру межконфессионального общения.

Первоначально, в 1948 г., РПЦ отвергла всякое участие в экуменическом движении — отчасти по богословским соображениям, а отчасти, считают некоторые аналитики, потому, что у безбожных властей тогда были другие виды. Тем не менее в 1961 г. она вступила в ВСЦ под давлением тех же властей, которые теперь сочли присутствие РПЦ в Женеве полезным для проведения своей внешнеполитической линии. Несмотря на это, многие деятели РПЦ считали и считают, что участие Русской Православной Церкви в ВСЦ укрепило позиции русского православия внутри страны и повысило его авторитет за ее пределами.

С точки же зрения фундаменталистов, никаких “других церквей”, нет и быть не может: есть православная церковь, Святая Христова Церковь — и есть общины еретиков и схизматиков”[151]. Таковыми считают Римско-Католическую церковь, протестантские церкви, а также восточные церкви, не признавшие решения некоторых Вселенских соборов. Фундаменталисты объявили “экуменическую всеересь” главным врагом православия. Они отвергают довод о необходимости свидетельствовать инославным об истинности православия, поскольку массового перехода в православие не наблюдается[152], а вот разлагающее влияние общения с “еретиками” налицо: многие модернистские идеи, по их мнению, уже проникли в русское православие.

Священноначалие РПЦ вынуждено прислушиваться к этим голосам и его позиция в ВСЦ становится все непримиримее. Делегат РПЦ на VIII Ассамблее ВСЦ в Хараре в конце 1998 г. заявил: “Когда мы начинали работу в ВСЦ, мы надеялись, что западные христиане изменятся, дабы примириться с учением, устройством и духом Древней Неразделенной Церкви. Они действительно изменились, но в противоположном направлении”[153].

Несмотря на явные уступки фундаменталистам, последние остаются непреклонными и говорят о неспособности священноначалия РПЦ противостоять модернистским идеям. “В наше время, — пишет один из фундаменталистов, — есть реальный шанс сделать модернизм официальной церковной идеологией, которую не посмеют не принять церковные верхи, погрязшие в экуменизме и всяческом политиканстве, всяческом заигрывании с миром сим, во зле лежащим”[154].

Другие члены Всемирного Совета Церквей жалуются, что РПЦ склонна решать все вопросы исключительно в терминах власти и влияния, пренебрегая духовной стороной дела. Вопрос о выходе РПЦ из Всемирного Совета Церквей становится все острее, и высказывается мнение, что РПЦ уже недолго быть в нем. (Заметим, что крупнейшее российское протестантское объединение, Союз евангельских христиан-баптистов, вышло из ВСЦ еще в 1990 г.)

Говоря об отказе русских православных признавать другие церкви христианскими, не следует забывать, что принцип “вне нашей церкви нет спасения” долгое время господствовал и в католичестве, и во многих протестантских церквах. Лишь совсем недавно, уже в нашем веке, католики согласились считать членов других церквей христианами, но на первых порах все равно полагали, что надо быть сначала католиком, а уж потом — христианином, но за последние годы перешли к иному принципу: важно быть христианином, а уже потом — католиком.

В русском православии, как представляется, идет обратный процесс и нетерпимость к инославным нарастает (причем, по российскому обыкновению, чем меньше отличий, тем больше вражды). Мнение православных фундаменталистов об инославных выглядит так: “Ныне мы уподоблены ветхозаветному народу израильскому. Ведь немцы распрощались с Благодатью Таинств при утверждении лютеранства, англичане — протестантства (так в тексте. — И.П.), американцы никогда и не знали Ее, так как Америка — баптистская страна от века. Католики же, признавая чин Литургии Иоанна Златоустого, Василия Великого и брата Христа Апостола Иакова, по которым совершают богослужения православные, так исказили и сократили свою Литургию, что трудно говорить о совершении у них главного Таинства”[155].

Недопустимо упрощая картину, русские православные фундаменталисты сводят все процессы, происходящие в западном христианстве, исключительно к вторжению либеральных подходов: к введению инклюзивного языка, рукоположению женщин и апологии содомии (признание прав сексуальных меньшинств). Не отрицая того, что либеральные идеи действительно вторгаются в жизнь многих западных церквей и деноминаций, следует сказать, что консервативное крыло западного христианства достаточно сильно, и в нем самыми прочными и самыми быстро растущими являются как раз “строгие церкви”.

Тем не менее настороженность относительно сомнительных нововведений вполне понятна и оправдана, основания для беспокойства действительно есть. И вообще человек имеет право настаивать на соблюдении привычных для него правил богослужения, не принимать новшеств, придерживаться теории симфонии, доктрины Третьего Рима, быть монархистом, сторонником теократии и т.д., быть противником экуменизма и общения с инаковерующими. Недопустимым из приведенного выше списка является только антисемитизм, поскольку он выходит за рамки не только христианства и не должен быть терпим, будучи человеконенавистнической концепцией. На все прочие убеждения запрета быть не может, быть фундаменталистом — право каждого.

Однако выше уже говорилось, что фундаментализм не в состоянии удержаться в рамках разумного. В России фундаменталист обычно воспринимает любые взгляды, отличающиеся от его собственных, чуть ли не как одержимость нечистой силой, как враждебные ему, всему православию, стране, отечеству, как сознательное желание причинить им вред — и на этом основании требует запрещения этих взглядов и расправы с их носителями. Такой подход явно торжествует, здравомыслия и уважения к чужому мнению очень мало, лозунг “Православие или смерть!” звучит все громче. На стороннее ухо голоса осуждения и обличения явно заглушают все другие голоса, доносящиеся из-за ограды Русской Православной Церкви.

 

 

III. Где обретается русский религиозный фундаментализм?

 

Разумеется, вторгаться за ограду РПЦ непозволительно, но невозможно и делать вид, будто никто ничего не слышит. Православный фундаментализм явно набирает силу, он преобладает в таких организациях, как православные братства, в некоторых учебных заведениях РПЦ. Есть приходы, во главе которых стоят признанные фундаменталисты, и есть приходы, управляемые столь же признанными поборниками “открытого православия”, но последних явно меньше. Все сильнее становятся позиции сторонников непримиримости по отношению к другим христианам среди архиереев РПЦ.

В печати фундаменталистов именуют консерваторами, правыми, традиционалистами, сами себя они считают истинными или подлинными православными. Их противников именуют либералами, модернистами, реформистами, левыми, (нео)обновленцами, экуменистами; их противники из первого лагеря вообще считают их неправославными. Иногда говорят об “открытом” и “закрытом” православии (деление предложено сторонниками реформистского направления), но эти именования приживаются плохо.

Голоса фундаменталистов отчетливее всего звучат в таких газетах, как “Русь Православная” (благословения Патриарха не имеет) или “Радонеж” (на ней то появляется, то исчезает благословение Патриарха), редактор которой утверждает, что не только православный, но и просто порядочный человек должен быть фундаменталистом[156]. Есть газета “Русь Державная” (с постоянным благословением Патриарха), где тоже нередки фундаменталистские тона. Близка к этому направлению телепрограмма “Русский дом”: на ее религиозные передачи часто приглашаются православные клирики и миряне, придерживающиеся примерно таких же взглядов. Существуют периодические издания типа газеты “Завтра”, которые не являются рупором русского православия, но явно претендуют на то, чтобы выражать мнение как раз его фундаменталистского крыла. Помимо названных существуют и вовсе маргинальные газеты “Я — русский”, “Мы русские”, “Наше Отечество”, “Пульс Тушина”, “Дуэль” и др., которые иногда тоже претендуют на выражение православной точки зрения, но чаще склоняются к язычеству, и нередко само христианство рассматривают как агрессию иудаизма против России и русских; здесь публикации в этих газетах не рассматриваются и не цитируются, хотя сам этот феномен заслуживает рассмотрения.

Газеты “Православная Москва”, “Московский церковный вестник” (обе с благословениями) и некоторые другие не столь резки в своих оценках. Однако и в них нередки пассажи с выпадами против всех инославных и либералов, а то и против Олимпийских игр (за их язычество) и спорта (“православные святые физкультурой не занимались...”), а рок-музыка для них — сатанизм в чистом виде[157]. Конечно, трудно было ожидать одобрения ими этих видов деятельности, но такая крайняя позиция может оттолкнуть молодежь. Более умеренными (по сравнению с “Русским домом”) представляются и телепередачи, подготовленные созданным в 1996 г. Православным информационным телеагентством (ПИТА).

Им противостоят голоса, выступающие за большую открытость православия миру. Они звучат преимущественно в светской печати, прежде всего в издающейся в Париже газете “Русская мысль”, но многие российские газеты (“Общая газета”, “Московские новости” и др.) тоже охотно помещают на своих страницах статьи авторов этого направления. Есть у “открытых православных” свой радиоканал “Христианский церковно-общественный канал” (радио София), на котором поначалу были широко представлены все течения в русском православии, имели голос и неправославные христиане. Однако канал не получил благословения Патриарха, а в конце 1997 г. Алексий II заявил: “мы считаем, что участие членов клира Русской Православной Церкви на указанном радиоканале недопустимо, как противоречащее духу православной веры”[158].

Борьба этих двух направлений в значительной мере определяет жизнь русского православия. Каждое из них выдвигает свои резоны: сторонники неприкосновенности исходят прежде всего из требований веры, упирая на то, что верность традиции составляет сущность православия, всякий же отход от нее гибелен для него. Сторонники более открытого подхода говорят, что бездумная приверженность старине в конце концов приведет к полному отрыву русского православия от жизни и превратит его в “этнографический феномен”.

Лидером фундаменталистского крыла РПЦ вплоть до своей смерти в 1995 г. считался митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев). Он верил в подлинность “Протоколов сионских мудрецов”, верил в мировой заговор против православия и России как его оплота и последнего бастиона подлинного христианства в борьбе с силами сатаны[159]. Реформистское направление в русском православии он считал богоборческим и писал о нем так: “Убедившись в невозможности разрушить Церковь путем прямого насилия, богоборцы делают ставку на ее разложение изнутри путем незаметной “прививки” к апостольскому святоотческому вероучению Православия еретических воззрений и мудрствований”[160].

Московская Патриархия не раз заявляла, что митрополит Иоанн высказывает свое личное мнение, а официальное мнение РПЦ имеют право высказывать только Патриарх, Синод и его члены по поручению Патриарха, однако заявлений противоположного толка, “равновесных” заявлениям Иоанна, так и не последовало. Их делали лишь представители церковной общественности, но они всегда играли второстепенную роль в РПЦ и в сущности являлись маргиналами. Русское официальное православие, по широко распространенному мнению, всегда с трудом находило общий язык с православными интеллектуалами — достаточно вспомнить религиозно-философское движение начала нашего века, давшее плеяду мыслителей, искавших, но так и не нашедших взаимопонимания с официальной церковью, хотя, конечно, не она одна виновата в этом.

И сейчас в РПЦ есть достаточно интеллектуалов, способных оценить положение, сложившееся в мире, в стране и в церкви в преддверии постиндустриального общества, но, судя по всему, и они испытывают те же трудности, и, скорее всего, им не удастся сколько-нибудь значительно повлиять на выработку позиции церкви, хотя и игнорировать их она тоже не может. Они концентрируются в нескольких приходах, пользующихся у фундаменталистов дурной славой — отчасти как раз по этой причине.

Фундаменталистам нынешняя ситуация в РПЦ видится так: “Идет процесс подмены: истинная вера сменяется витым золоченым декором, за которым прячется гремучая еретическая смесь латинства с протестантизмом, что отлично сочетается с ценностями свободного рынка и идеями насильственной “Демократии”[161]. По их мнению, беда русского православия заключается и в том, что большинство епископата составляют иерархи “ никодимовского поставления ”, т.е. поставленные по инициативе митрополита Ленинградского и Ладожского Никодима (Ротова) (1930-1978), которого они считают тайным католиком (у фундаменталистов есть термин “криптокатолик”), даже тайным католическим епископом, внедрившимся в русское православие и принесшим ему великие беды, которым и сейчас не видно конца. Составляемый фундаменталистами список явных и тайных врагов православия обширен и отличается тщательной градацией: есть “уже вытесненные” и есть “подозреваемые”, есть “жидовствующие” и есть “подпевалы” — и это не считая “открытых экуменистов”[162].

Разумеется, препирательства двух направлений представляют собой сугубо внутреннее дело РПЦ. Однако не может не привлечь внимания одно обстоятельство, представляющееся многозначительным. Архиереи более зрелого возраста (иногда их называют церковными шестидесятниками) явно более открыты другим христианам и спокойнее относятся к новшествам, чем молодые епископы и клирики. А самыми фундаменталистскими взглядами и непреклонностью по отношению к новациям отличаются как раз семинаристы и слушатели духовных академий, которым скоро предстоит занять важные посты в иерархии РПЦ. Это предвещает усиление фундаменталистских тенденций в русском православии в начале будущего столетия.

Вообще же положение священноначалия РПЦ сложное, поскольку в обоих направлениях представлена его паства, потеря которой нежелательна. Нас здесь больше интересует консервативное направление и отношение к нему священноначалия РПЦ. Изначальная приверженность традиции, “древности” действительно составляет характернейшую черту православия, малейшее отступление от них может оттолкнуть значительную часть верующих. Им есть куда идти: в России существуют и другие православные церкви, некоторые из них гордятся как раз неповрежденностью своей веры.

Священноначалие РПЦ вынуждено учитывать мнение фундаменталистов, даже если оно не соглашается с ними. Такая позиция таит в себе известную опасность: священноначалие должно вести паству, а не следовать за ней. Однако, по мнению многих наблюдателей, отпор фундаменталистам явно недостаточен. Аналитики из-за рубежа вообще полагают, что в 1997 г. священноначалие РПЦ само перешло на фундаменталистские позиции. Как пишет один из них: “антиэкуменические действия Московской Патриархии, церковные наказания “либералов”, поддержка закона “О свободе совести и о религиозных организациях”, который многими в России и вне ее воспринимается как дискриминационный, за границей “были восприняты как выбор, сделанный Патриархией: выбор ультраконсервативной националистической позиции, основанной на доктринальной жесткости и враждебности к Западу”. Да и многие верующие, по мнению того же аналитика, “раздражены независимостью либерального духовенства, считают евреев виновными во всех бедах России и вполне серьезно рассуждают о иезуитско-масонском заговоре против Православной Церкви”[163].

В сущности, с этой оценкой согласны и православные фундаменталисты, один из которых пишет: “экуменическую риторику в сознании большинства православных верующих сегодня сменяет канонически вполне обоснованный взгляд на протестантов и католиков как на еретиков”[164]. Тут мы должны коснуться отношения фундаменталистов к инаковерующим и особенно к инославным. Создается впечатление, что фундаменталисты просто неспособны рассказать о себе и о своей вере, не обругав при этом инославных и инославие. Более того, для многих из них рассказывать о себе и о своей вере — это и значит поносить всех других и их веру, для слишком многих православный дискурс немыслим без брани в адрес инославия. Обличительный запал очень силен, и не ощущается ни малейшего желания его обуздывать хотя бы приличия ради[165].

Правда, есть и исключения. Вот как архиепископ Ташкентский и Среднеазиатский Владимир отвечает редактору газеты “Русь Православная”, упрекающему священноначалие РПЦ за снисходительность к отклоняющимся: “Сущность православия заключается прежде всего не в обличении зла падшего мира, а в спасении человеческих душ для Царствия Божия... Обличение должно носить лишь вторичный, служебный характер в священном деле православного просвещения народа”[166]. И все-таки подобные голоса скорее исключение, чем правило.

Однако следует иметь в виду, что с точки зрения верующих церковь имеет двойную природу: земную и небесную, причем вторая неизмеримо важнее. И она может полнее проявляться как раз в той части “народа Божьего”, которая ныне представляется находящейся в меньшинстве, даже в загоне. Для христианина важно, где Дух Святой — а Он “дышит, где хочет” (Ин 3,8), Он может быть в большинстве, может быть в меньшинстве, может быть в одном приходе, небольшой группе верующих, даже в одном человеке — и тогда этот человек и будет представлять всю “церковную полноту”. А может и вообще покинуть всех в данном собрании. Выборные процедуры с успехом применяются некоторыми церквами для своего земного устроения, но Дух Святой ими привлечь затруднительно. Устройство церкви может быть демократическим, но божественная истина устанавливается по-другому, Христос сказал апостолам: “Не вы Меня избрали, а Я вас избрал” (Мф 15,16).

Между тем в текстах, посвященных религиозной жизни в России, понятие “церковная полнота” последнее время начинает приобретать земное измерение — как аналог “большинства” в политической жизни. Но Церковь — это собрание верных: живших ранее, живущих сейчас и тех, кто придет потом. Причем они были, есть и будут слабыми людьми, способными заблуждаться — но также и каяться в своих заблуждениях. Поэтому едва ли обоснованно мнение, что русское православие окончательно и бесповоротно ступило на путь фундаментализма и его будущее совершенно мрачно и безрадостно, как видится многим аналитикам в самой России и за ее пределами.

Пока же можно без особых опасений утверждать, что православный фундаментализм, скорее всего, выступит в качестве противника постиндустриального общества. Россия, несомненно, втягивается в мировые процессы, но внешний мир, особенно западный, всегда воспринимался как враждебный, и в таком его восприятии немалую роль сыграло православие. Оно в целом и фундаменталисты в особенности считают, что именно оттуда шли, идут и будут идти всевозможные беды для православия и для России. Постиндустриальное общество тоже не русское порождение, и уже по одному этому не может рассчитывать на благосклонный прием.

 

 

IV. Противоборство с Западом как непременное свойство

русского фундаментализма

 

“Борение с Западом” является выражением более широкого русского фундаментализма, составную часть и сердцевину которого составляет фундаментализм православный. Началось это борение очень давно. На заре своего существования Русь считалась периферией все-таки Европы, но в 988 г. она приняла христианство от Византии. Эта дата находится между 867 г., когда патриарх Фотий отлучил папу Николая I от церкви, и 1054 г., когда посланцы папы Льва IX положили на алтарь Святой Софии буллу, отлучающую от церкви патриарха Керуллария. Этим окончательно оформился великий раскол христианского мира, и Русь, будущая Россия, оказалась на христианском Востоке. Константинопольская “латинобоязнь” не могла не сказаться на новообращенных христианах.

Как писал противоречивый русский мыслитель В.В. Розанов: “Разлагаясь, умирая, Византия нашептала России все свои предсмертные ярости и стоны и завещала крепко их хранить России. Россия, у постели умирающего, очаровалась этими предсмертными его вздохами, приняла их нежно к детскому своему сердцу и дала клятвы умирающему — смертельной ненависти и к племенам западным, более счастливым по исторической своей судьбе, и к самому корню их особого существования — принципу жизни, акции, деятельности ”[167]. Верность этой клятве в России хранят многие, не одни православные фундаменталисты, но они — в первую очередь.

Однако не только принятие христианства от Византии отдалило и отделило Россию от Запада. Есть еще одна дата в истории нашей страны, не менее переломная, чем 988 г. (только с обратным знаком), хотя ее не найдешь в хронологических таблицах учебников по русской истории. В 1257 г. покорившие Русь монголы привезли из покоренного ими же Китая “экспертов”, которые провели первую у нас перепись, установили новые отношения между властью и подвластными, определили размеры “выхода” (дани) и порядок его взымания.

Привезенные “специалисты” ввели самые что ни на есть восточные институции, установления, процедуры, все еще пребывающие с нами. Прежде всего было введено новое фискальное деление подвластных земель, основной единицей обложения (как и в Китае) стал двор (а не “душа”, не личность), введено понятие “черные земли” (точная калька с китайского), была установлена практика круговой поруки (отсюда — благополучно дожившая до наших дней система всеобщего доносительства), челобитие (с паданием ниц), правеж с “выдачей головой” и иные сугубо азиатские обыкновения (до одеяний включительно — халат и его производные). Они определили последующие формы нашего крепостничества и вообще все формы нашего жизнеустройства — и по сей день во многом определяют.

В тот тяжелейший период нашей истории именно русское православие спасло Русь, будущую Россию, от поглощения ее нехристианством, в чем его огромная заслуга, которую никто не может отрицать. Этому, правда, способствовало отмечаемое многими историками странное равнодушие завоевателей к вопросам веры покоренных народов. Восток (в лице ордынцев) не покушался на православие, тогда как с Запада ему угрожало “папежничество”. До Сергия Радонежского православная церковь не ставила вопрос о сопротивлении захватчикам и даже выполняла их поручения.

Коренным образом изменилась вся система отношений, именуемая human relations, а также отношения власти с подвластными. Совершился переход в иную, сугубо азиатскую парадигму политического бытия. Вколачивали новую парадигму беспощадно — и вколотили-таки. Вот свидетельство современника: “...князь выходил за город навстречу всякому послу ханскому и ежегодно приезжавшему сборщику податей (баскаку) и пеший вел его лошадь под уздцы до дворца. Посол садился на княжеском престоле, а князь преклонив колена выслушивал посольство”[168].

На картах того времени — хоть китайских, хоть европейских — Русь обозначалась как “Тартария” и, в сущности, была ею. Царствование Ивана Грозного с его жестокостями может быть адекватно описано только в терминах ордынской политической культуры: в них понятными становятся и деление на “земщину” и “опричнину”, и “царствование” Симеона Бекбулатовича, посаженного грозным царем на трон. Россия стала частью азиатского политического мира. Ханский бунчук был перенесен из Сарая в Москву, титул царя, применявшийся к владыке Золотой Орды, перешел к московскому великому князю. Были введены понятия “самодержец” и “самодержавие” — сейчас их наделяют мистическим смыслом, а также политическим (отказ делиться властью с собственными подданными). На самом деле они означали лишь, что отныне московский князь “правил сам”, т.е. не признавал власти ордынского хана.

 

Сопоставляя западную культуру с восточной, неправомерно сравнивать их по шкале “хуже — лучше”, следует констатировать их различия. Они же существенны и многообразны. Запад стоит на идее прав и приоритета личности и меньшинства, что в восточном сознании воспринимается как утверждение примата части над целым. На Востоке (и в России) это представляется нелепым и абсурдным: здесь всегда считалось, что целое важнее части, что интересы личности, меньшинства должны подчиняться и даже приноситься в жертву интересам целого, большинства (которое у нас не случайно именуется “подавляющим”): коллективу, народу, нации, государству, партии и т.п.

Это только сейчас на Западе считается, что государство должно служить человеку, на Востоке (и опять же в России) спокон веку считалось и считается, что человек должен служить государству (ранее немало западных мыслителей и государственных деятелей думали так же; однако в Европе, во-первых, наполнение этой концепции было все же иным, а во-вторых, существовал и другой взгляд, который в конце концов восторжествовал). Это только на Западе власть считается обязанной своим существованием подвластным и подотчетна им, на Востоке, напротив, подвластные подотчетны власти и считаются обязанными ей своим существованием, самой жизнью (вспомним непременные выражения благодарности партии и правительству в советские, они же весьма восточные, наши времена). Признаки изживания такого восприятия власти, а с ним и выхода из азиатской политической культуры, наметились только в последние годы.

До того она господствовала практически безраздельно. Ранние славянофилы говорили, что у нас между властью и подвластными существует гармония, не то что в Европе, где высший класс сформировался из завоевателей, наложивших тяжкую длань на покоренных. Однако как раз у нас завоеватели цивилизационно были куда дальше от покоренных и нанесенная ими травма была куда глубже, не изжита она и по сей день.

На Востоке есть цивилизации и культуры, не лишенные гуманных начал (хотя они, как правило, не распространяются на чужаков), известные своим трудолюбием, стремлением к справедливости и т.п. Но на Востоке же существовали хищнические кочевые сообщества, для которых высшей формой самореализации было совершить набег и непременно растоптать и унизить поверженных — всех вместе и каждого человека в отдельности. Именно такие завоеватели пришли на Русь в XIII веке и установили свою власть. Индивидуальное начало, для развития которого на Руси все же, видимо, были известные предпосылки на основе христианских принципов, было подавлено и раздавлено, понятия достоинства личности, ее прав и т.д. в таких условиях просто не могли возникнуть, равно как и представление о ценности самой человеческой жизни.