ТЩАТЕЛЬНО ПРОДУМАННАЯ НЕПОСРЕДСТВЕНОСТЬ

АРТУРО МАРСЕЛО ПАСКУАЛЬ

(Глава из книги: Паскуаль А.М. Эрнест Хемингуэй. – М., 2006. – С. 99-136)

Cточки зрения эстетики стремление к объективности превратилось у Хемингуэя в навязчивую идею. В соответствии с его концепцией литературного творчества необходимо превратить прозу в нечто физически ошутимоеое и изгнать любые проявления интеллектуального осмысливания и фантазии. Точное и дотошное описание событий должно обладать почти осязаемым качеством, чтобы читатель мог не только представлять себе формы и воспринимать понятия, но как бы сливаться разумом с объектами, предлагаемыми автором. Подобная живая и удивительно действенная цельность творческой манеры Хемингуэя достигается поразительно экономными средствами, автор крайне скуп на слова. В этом смысле его стиль полностью порывает с преувеличенно детальной и вычурной традицией таких американских авторов, как Эдгар Аллан По, Натаниэль Готорн или Герман Мелвилл, которых в некоторых других отношениях можно рассматривать как предшественников писателя.

Хемингуэй, чья литературная карьера началась в мире журналистики, видел свою задачу в том, чтобы фикси­ровать лаконичный и выразительный язык улиц. Он в в некотором роде предвосхитил сентенцию, сформулированную в 1938 году английским писателем Сирилом Коннолли: «Язык наших дней — это язык журналистики, и секрет журналистики состоит в том, чтобы писать так, как говорит народ». Основным стилистическим кредо Хемингуэя было никогда не отрываться от повсе­дневности.

Принято считать, что проза Хемингуэя выделяется своей естественностью и непосредственностью, порой даже некоторой грубостью и шероховатостью, что, по словам самого автора, отли­чает его от прочих писате­лей. Когда творческие усилия направлены на то, чтобы отойти от общепринятой литературной нормы, логич­но, что подобная борьба с языком приводит к ошибоч­ным результатам и создает ощущение неуклюжести. И особенно в случае с Хемингуэем, чьи новаторские принципы вынуждали его искать наибольшей просто­ты и старательно избегать любых проявлений утончен­ности и украшательства, в чем находят утешение не слишком одаренные писатели.

Таким образом, эстетика Хемингуэя может показаться плодом импровизации интуитивного темперамента, который не приемлет установленных норм, а его успех может быть ошибочно отнесен на счет непокорного природного дара человека, не пожелавшего снизойти до традиционного обучения на университетской скамье. Нет ничего более далекого от истины: его проза, на пер­вый взгляд такая непосредственная и прямая, всегда являлась итогом сознательного тщательного продумы­вания и выверена до мелочей с целью достичь безуп­речной четкости.

Это объясняется тем, что Хемингуэй был, прежде всего, мастером в литературе. Он вновь и вновь возвращался к своим текстам перед публикацией и шлифовал фразы с тем же упорством, что и его любимый Флобер. Свежесть его стиля не является неосознанной, а, напро­тив, представляет собой результат неустанного труда. Достаточно упомянуть, что концовка «Прощай, оружие!» переделывалась более тридцати раз, и не только в пер­вых рукописных вариантах, но даже и в корректуре. По­этому Хорхе Луис Борхес написал: «Хемингуэй называл самого себя craftsman, аккуратный мастеровой. Главным для него было заслужить оправдание перед смертью хо­рошо проделанной работой».