Влада Алексеюк

 

* * *

 

Осенний день орнаментом травы

остался на щеке. Густое солнце

дыханием касается руки,

нависшей надо лбом в попытке полдень

чуть отдалить от утомленной кожи;

распробовать печальное мгновенье

исхода утра, получив возможность

представить очертания Вселенной

(и вдруг расслышать в благодатном сне

ту расцветающую дивным светом нежность,

с которой мир рождался на уме

у Господа). Сентябрь тихо брезжит.

Обласканный теплом, у кромки сада

ты слышишь, как теперь творится жизнь:

как облетает яблочная сладость,

шуршанье проливая сверху вниз,

а после устрашает топос стуком.

Ты видишь, как колышутся узоры

резных ветвей, ложась изящным грузом

на землю, от тебя по обе стороны.

И в завитков причудливом изгибе

начертан от начала до конца

план мира. В глубь смотри, проникнуть

когда захочешь в замыслы Творца.

 

* * *

 

Теперь ты смотришь сквозь пейзаж, точнее,

на мировое дно, где произвольность

плетет канву случайных превращений.

Забыв про синтез, отдаешься полностью

идее хаоса. Не веришь в цельность,

исключаешь ее как возможную

форму существования материи.

Логика перетекает в «ложное».

Причинам и следствиям уже не верится.

Знание утрачивает резкость.

Ты в себе разбудил перцепцию.

Порой, проникая за занавеску,

тебе случалось заметить больше

(то ли истончались качества ощущений,

то ли сознанье мирилось с фальшью,

идя на поводу у светотени).

Немного позже ты нащупывал границу

между стихиями. Но, перейдя однажды

за заграждение, условленное рацио,

перестаешь осознавать «как важное»

умение не попадать во власть

иллюзий, сюрреальных заблуждений

(это становится главной страстью,

становится самоцелью).

Тебе приходится чаще слышать

то, что за гранью произнесенного,

то, что самого тихого в мире тише,

но в обнаружившихся условиях

приобретшее ясные очертания

(так рассудок, боясь сумасшествия,

мнимые звуки складывает в звучание).

День ото дня исчезают честность

конкркетность, статика. И искусство

в тебе прорастает в ущерб реальности,

но это не повод увлечься грустью,

а мотив для погружения дальше

во мрак, до истока времени,

в беспросветную древность,

пока не припомнишь законов племени,

пока в первобытность не ввергнешься.

И, расставшись с накопленным за века –

научными догмами, философскими сведениями,

религией – каждый порыв ума

тебя забросит в мифопоэтику.

Всякая мысль прорастет в тебе

метафорой, символом, перифразом.

Всякие вещь, процесс, явление,

беспомощные, захлебнутся сразу

в своих бесконечных возможностях

изменяться, в количестве интерпретаций.

В относительной силе тождества

понятий. В непохожести вариаций.

 

 

* * *

 

Берег тянулся вялой песчаной галькой.

Мы лениво, устало брели на огни села.

Близ горизонта и неба, как в старой сказке,

укутаны дымкой дáли росли дома.

Небо в себе растворяло остатки солнца.

(В селенье, отужинав, вставали из-за стола).

Мы тихо смотрели, как дым завивался кольцами

Над маленькой деревушкой в преддверье сна.

Взахлеб говорили. Смеялись. Молчали после.

И вновь говорили. Так жадно, как никогда.

Любые оттенки эмоций давали Голосом.

(Твой голос был тих от влаги. И глубина

Морская его наполняла. В прибрежных водах

Он шепотом таял, на шелест волны ложась.

А мой, сотворенный из песни земли и звона

В отсутствии ветра все в воздухе дребезжал).

Берег тянулся. Вяло тянулась россыпь

Наших следов, не трогая естества.

В каждом из них мы себя оставляли полностью.

(без сожаленья, забыв, что такое страх)

Мы отдались пейзажу, и с ним сравнялись.

(На бормотанье сошел деревенский говор:

Так, ото лба рисуя тремя перстами,

сельчанин к земле склонялся. И гасли окна.)

 

 

* * *

 

В предвкушении лихорадки ты выбираешь позу

Отчаянного корсара, видавшего виды и прочее,

Не раз уже погибавшего и оживавшего после

Терпкости рома и ласки портовой дочери.

Знавшего море, бессилие и предательство,

Привычного к ноткам отчаянья в синем воздухе

(О таком даже поздно слагать предания).

В предвкушении ты выбираешь позу,

самую искреннюю. Раздеваешься полностью.

Без страха, отдавшись на волю случая,

шрамы свои оголяешь и молодость,

Чтобы мне сердце наполнить стуком.