Работают ли образы ритуальной (де)конструкции (и, если да, то как) ?

Переупорядочивание знакомых, популярных образов является центральным в практике ритуальных (де)конструктивистов. Желание такого переупорядочивания возникло на обломках тезисов ранних (начало XX в.) западных марксистов о существовании "доминирующей идеологии" в обществе. Эта концепция была сформулирована у Грамши как "ложное сознание", позднее, у Альтюссера, - как необходимо представляемая реальность, и еще позднее, у Пулантцаса, - как сознание жизненного опыта. В каждом случае так называемые массы конструировались не как жертвы контроля капиталистического аппарата коммуникации и культуры, а скорее как сотворцы идеологических конструкций, в рамках которых они проживают. Фуко предположил, что власть, формирующая образы, которые, в свою очередь, формируют сознание, не является чем-то вроде вещи или существа, она не может быть где-то зафиксирована и расположена, она циркулирует в обществе. Образы транслируются через миллиарды каналов повседневной жизни (реклама, коммунальное обслуживание, мультипликация, серьезная драма и т.д.), они утверждаются в нас через их поглощение и использование, через наше согласие с нормальностью власти, которая контролирует так называемых девиантов. Определение этой силы является центральной проблемой практики ритуальной деконструкции, и “Криминальные замещения” следуют этим путем.

Возмущение, которое часто чувствуют зрители, первый раз сталкивающиеся с продукцией деконструкционистов (такой, как “Криминологические замещения”), достигается в некоторой степени провокацией внутренних эмоциональных противоречий в зрителе и затем, в нарушение правил катарсиса Аристотеля, отказом от их разрешения, оставлением субъекта со всеми его противоречиями. Так происходит деконструкция коммуникативных каналов. Но какую работу выполняют такие практики, могут ли они добавить что-либо к изучению социальных проблем?

Первое, что они делают, - бросают вызов представлению о мире как о прозрачной действительности. Когда Ибарра и Китсьюз, делая сходное наблюдение, озабочены тем, что исследователи социальных проблем не могут до конца оставаться нейтральными, невольно предпочитая некоторые общепринятые версии, то они (Ибарра и Китсьюз) предлагают модернистскую трактовку деконструкционизма. Модернистскую в том смысле, что сохраняются категориальные различия между познающим и познаваемым, то есть между причинами и желаниями.

Напротив, такие постмодернистские аналитики, как Бодрийар, Гордон, Ор, Фол, Крокер и Кук, считали предполагаемую аналитическую ней-

##

тральность модернистской сцены иллюзией. Вопреки модернистским концепциям знания они принимают явно оценочную позицию по отношению к условиям современного сознания и жизни, так как вера в онтологическое разделение факта и оценки недостижима. Ритуальная деконструкция не полагается на факты для доказательства верности утверждений-требований или развенчания тех, кто их выдвигает. Вместо этого выдвигаются общепризнанные образы, которые разупорядочивают проявления действительности, тем самым демонстрируется хрупкость социальной реальности.

Деконструкция во всех своих постмодернистских формах стала мишенью критики со стороны более традиционных академических ветвей социологии за отказ от структурного анализа политико-экономических процессов в пользу изучения культурных образов. Например, предполагается, что брутальные, ломаные образы постмодерна - это лишь уступки чарам языка, которые не значат ничего, кроме открытого в творческих муках деконструктивного изображения. Другие критики считают, что деконструкционизм - это ответ поколения профессионалов, занимающих второстепенные в научных кругах позиции по сравнению с консервативной академической элитой конца 1970-х и начала 1980-х гг. С этой точки зрения необщеупотребительный язык и путаные образы являются метафорой, скрывающей реальные намерения исследователей. Особенно жесткой критике -за сведение всей жизни до пределов языка и отступление от конкретных политических действий - они были подвергнуты сторонниками изучения политико-экономической области как главной сферы социальных изменений.

Множество защитников постмодернистских форм деконструкции доказывают, однако, что их теория и метод глубоко политичны. Они предпринимают попытки сконструировать новую политику рассуждении и жизни, ломая превалирующий сегодня дискурс власти. Это будет теоретической заменой исторического материализма, противоречия которого становятся все более и более очевидными.

Я (автор) хочу проверить значения “Криминологических замещений” как прототипа ритуальной деконструкции в рамках социологии и подвергнуть критике проект деконструкции, используемый в изучении социальных проблем.

По ту сторону проблемы "объект-субъект";

В представлениях ритуального (де)конструкционизма человеческий опыт - это в основном то, что социально конструирует локализованный объективный мир. Эта социально сконструированная объективность подразумевается в существовании систем власти и господства того, что продолжает существовать только на основании этого представления. Человеческие действия сдерживаются социально установленными формами власти, и некоторые люди испытывают ограничения, которые более других деструктивны телесно, умственно и душевно.

##

История, не признаваемая (де)конструкционистами, дает эффект социально перераспределяемой реальности, которая пребывает в языке, идеологии и ритуально-коммуникативном поведении членов общества. Социологи как производители культурных текстов замешены в представлении (и, таким образом, в производстве) этих слов власти и доминирования.

Постмодернистская критика в “Криминологических замещениях” отвергает центральный канон Науки. Архимед возможно сказал: “Дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир”. С момента "озарения" некоторой идеей наука предлагает себя как точку опоры вне истории, на которую могут твердо встать посланцы человечества, использовав рычаг научной практики для смещения Земли. Развитие науки и ее борьба с религией на англосаксонском Западе была борьбой между способами мышления, доминирующими в социальной жизни.

Мир, который сейчас модно называть "постмодерн", - это тот же модернистский проект, преследующий бесконечное расширение человеческого потенциала через применение технорациональных систем в промышленности, экономике и политике, проект, оказавшийся на мели собственных противоречий. Следствие этого - появление различных "постмодернистских" форм интеллектуальной практики включая деконструкцию в рамках литературной критики, искусства и социальных наук. Но есть и другие признаки конца гегемонии модернизма.

Социально-конструкционистские теории социальных проблем сами являются предвестниками упадка модернистского проекта в социологии, так как они бросают вызов канону прозрачной социальной реальности. Предпочитая "лозунги" "условиям", они подвергают сомнению основания эмпирической социальной науки. Мир в теориях социального конструкционизма сводится к сознанию, что угрожает растворению социологического проекта в плюрализме частной интуиции. Отрицая возможность архимедовой точки опоры, но не предлагая никакой альтернативы, конструкционистские теории социальных проблем провоцируют постепенный отказ от активной борьбы за изменение мира.

Ибарра и Китсьюз попытались освободить конструкционизм от беспорядка плюралистических интуиции ссылкой на новую архимедову точку -на беспристрастную риторическую деконструкцию, то есть они предложили новую парадигму анализа социальных проблем. Как только аналитики социальных проблем согласятся, что инструменты риторического анализа сами стоят вне истории и независимы от анализируемого мира, архимедова точка будет восстановлена.

Ритуальная деконструкция как ранняя форма социального конструктивизма понимается также как крайний вариант отрицания возможности того, что конкретный мир может быть изучен, подвергнут критике и сознательно изменен социальными деятелями. Однако я хочу показать, что эта критика неправильно понимает проект и практику ритуальной деконструкции.

##