Глава третья. Поремский условился с Елагиным, чтобы они постоянно держали друг друга на связи, так как задания их

ГРУППА ДЕЙСТВУЕТ…

 

 

 

Поремский условился с Елагиным, чтобы они постоянно держали друг друга на связи, так как задания их, в общем, пересекались, прямо в гостиничной справочной выяснил в два счета адрес депутата Москаленко и отбыл в центр города, на Большую Садовую улицу.

Оказавшись во дворе нужного дома, он сразу насторожился. За доминошным столом и на лавочках у подъезда сидели, стояли, бродили и негромко беседовали десятка полтора мужчин, главным образом пожилых, и несколько молодых женщин.

Общую картину того, что сейчас происходило в городе, Поремский представлял по рассказам Турецкого, который и сам получил информацию из вторых рук. Но Владимир никак не думал, что старик Москаленко организовал у себя дома что-то вроде штаба, куда стекались все недовольные порядками в городе. В последнем он убедился, когда вежливо спросил у темноглазой блондинки, показавшейся ему наиболее привлекательной здесь, как найти Михаила Матвеевича.

Володя даже фамилии не успел назвать, как незнакомка, сверкнув жгучими глазами, показала ему на другую, пожилую женщину, сидящую на лавочке в сторонке:

— Вот за ней будете! — и не выдержала, окинула его взглядом, засмеялась чему-то, но, видать, ее любопытство имело самое непосредственное отношение к внешности Поремского. А что, молодой, стройный, высокий, симпатичный блондин с ярко-голубыми глазами, вежливый, не наглый в манерах — чем не жених? — А вы сами по какому вопросу?

— Вон как! — поразился Поремский, но, стараясь не привлекать к себе внимания остальных, негромко добавил: — У вас тут, смотрю, живая очередь? И все — к Михаилу Матвеевичу?

— А как же! Везде должен быть порядок. — Она кокетливо посмотрела на него: — Мы теперь — как это? — петицию составляем президенту в Москву. И каждый приносит то, что у него наболело, вот!

— И у вас, — загадочно улыбнулся Поремский, — тоже, наверное, здорово наболело?

— А как же! — снова вроде бы удивилась женщина. — Эти гады с лета зарплату не выдают! А жить-то на что?

— Трудно, да? — сочувственно спросил Порем-ский. — Один огород, поди, и кормит.

— А то. — Женщина поскучнела. — Само жалованье — смех, да и жаловаться — тоже толку никакого. Вон у нас, директора на собрании сняли, а теперь говорят, что раз его нету, то и долги по зарплате некому платить. А когда нового назначат, вот пусть тот тогда и думает. Издеваются, правда? — уже с новой надеждой спросила она у Владимира.

— Конечно, самое настоящее издевательство. Может быть, познакомимся?

— Светлана. — Женщина словно расцвела. — А вы откуда, что-то я вас прежде не видела.

— Да ведь город большой! — пошутил Поремский.

— Большой-то он, может, и большой, да только, — приблизила она свое лицо к нему, — мужчин симпатичных не так много.

— Зато у вас женщины, я заметил, просто замечательной красоты.

— Это когда ж вы успели заметить?

— Да вот только сейчас.

— Ишь, какой! А-а, так, значит, вы не местный?

— Я недавно приехал, из Москвы, — шепнул ей доверительно.

— Оно и видно, — поскучнела Светлана. — А вам-то зачем Михал Матвеич? Тоже на что-нибудь жалуетесь?

— Я не с жалобой, а совсем по другому делу.

— Погодите, значит, вы?.. Из Москвы?! Так чего ж вы стоите тут, лясы со мной точите? Идите же к нему без очереди! Граждане! — крикнула она, когда народ недовольно зашумел. — Он совсем не по нашему делу! Ступайте, ступайте, третий этаж, двенадцатая квартира, да там и дверь всегда открыта…

— Мы еще увидимся? — тихим тоном заговорщика спросил Поремский.

Светлана загадочно улыбнулась и сверкнула горячими глазами:

— А это мы посмотрим, москвич.

Владимир подмигнул ей, легко взбежал на третий этаж, вошел в приоткрытую дверь и постучал в филенку:

— Хозяева, к вам можно?

— На кухню пройдите, — недовольно отозвался из комнаты женский голос.

Узким коридорчиком он прошел направо, в кухню, и увидел сидящих за столом двоих мужчин. Один из них — пожилой, с седыми казацкими усами, опущенными ниже подбородка, и в пиджаке с рядами орденских планок, строго посмотрел на него и спросил:

— Вы с химического?

— Нет, я совсем по другому делу.

— Так нет у нас других-то дел, молодой человек.

— Мне вас надо на два слова, Михаил Матвеевич. Вам фамилия Щукин известна?

— Это Иван Гаврилович, что ли? — подумав, спросил старик.

— Он самый. Уделите мне буквально несколько минут а потом вы продолжите, можно?

— Ну, что поделаешь, — прямо-таки закряхтел старик, поднимаясь. — Ерофеич, ты тут без меня посиди маленько, сейчас вернусь. Дело-то, надо полагать, секретное, да?

— Угадали, — улыбнулся Поремский.

Они вышли в одну из комнат, где никого не было. Старик между тем говорил:

— Вот, решили письмо написать и послать самому президенту. Нет мочи больше терпеть беспредел бандитский. Так вы ко мне с чем?

— Вот, смотрите. — Поремский протянул Москаленко свое удостоверение следователя Генеральной прокуратуры.

— Господи! — Старик даже руками всплеснул. — Дождались наконец! Чего ж вы молчали? Это ж нам всем такая радость! И поддержка!

— Михаил Матвеевич, вчера прибыла большая бригада. Задания между нами распределены, у каждого своя четкая линия расследования. Мне приказано пройти по вашим следам, по всем фигурантам, которых вы посещали и с кем разговаривали еще в первый день. Я просил бы вас назвать мне все имена и адреса.

— Так чего ж вам-то пустую работу делать? Давайте и я с вами побегу. Скорей обернемся.

— Подождите бежать, — улыбнулся Поремский. — Мы с вами должны уточнить один вопрос. Вы ведь просто разговаривали с людьми, не больше?

— Ну да, я хотел знать, что произошло? Спросить, что они сами видели.

— И они охотно с вами беседовали?

— Скажете тоже! Только что к черту не посылали, да, видать, старости моей стеснялись.

— А мне все нужно будет говорить под протокол. Понимаете разницу? И потом ваше присутствие при допросах наверняка напомнит им, что они уже либо правду говорили, либо врали вам. Ну и сведения могут быть… соответствующими. Нет уж, лучше я сам. Да у вас и очередь там, внизу — на весь день и с хвостиком. Но я обещаю, если ваша помощь потребуется, немедленно извещу, а уж тогда вы не откажите в любезности.

— Да какой тут может быть отказ! Тогда вы присядьте, погодите чуток, я Ерофеича отпущу, и мы с вами займемся.

Минут десять спустя Поремский держал перед собой исписанный лист с фамилиями, именами и должностями тех лиц, с которыми успел побеседовать в то трагическое утро Михаил Матвеевич Москаленко, а также их домашними и служебными адресами и указаниями, как к ним проехать.

Кроме того, он вручил Поремскому два десятка листов собственных показаний, написанных убористым почерком. Это была, по сути, копия тех материалов, которые Москаленко по указанию подполковника Веселко уже передал вместе с заявлениями от семей остальных пострадавших в Правобережный отдел милиции, но где дело так с места и не сдвинулось. Никто не проверял заявления, не приходил в семьи пропавших людей за показаниями, ни о чем никого не расспрашивал, и, естественно, милиция никому ничего не сообщала. Становилось ясно, что расследование, даже не начавшись, замерло на мертвой точке.

В краевой прокуратуре сообщили, что раз нет факта преступления — не имеется никаких доказательств того, что люди были убиты или похищены, — то до выяснения обстоятельств возбуждать уголовное дело тоже никто не станет. И повторять операцию с заявлениями показалось и Москаленко, и всем остальным заинтересованным лицам делом бессмысленным. Тут, в городе, все преступники повязаны, надо понимать, одной веревочкой. Надежда оставалась на Москву.

Отпустив старика продолжать важную «общественную работу», Владимир углубился в чтение его материалов. И уже через короткое время имел не просто приблизительное, а довольно полное по-своему представление о происшедших здесь событиях. Москаленко подробно описывал свои беседы со свидетелями, переговоры в милиции и в тот день, когда бесследно пропали люди, и позже, после того, как толпа возмущенных родственников, в буквальном смысле штурмовала дачу зятя губернатора и нашла там доказательства преступления — следы, похожие на кровь, и стреляные гильзы. В милиции эти вещественные доказательства у них забрали, сказав, что отдадут на криминалистическую экспертизу, но на том все и заглохло. Ни экспертизы, ни вещдоков. Словом, картинка для Поремского окончательно прояснилась, и он понял, с чего надо начинать.

Уходя, Владимир попросил старика, чтобы тот о визите к нему следователя никому не рассказывал, а если ему срочно потребуется помощь, то следует обратиться напрямую к руководителям прибывшей из Москвы группы, государственному советнику юстиции Турецкому или генералу Грязнову, которые остановились в гостинице «Кубань». Но там тоже надо вести себя осторожно, потому что все прослушивается.

Очередь у подъезда заинтересованно уставилась на Владимира, но он поощрительно помахал всем ладонью и ушел. Точнее, попытался уйти, уже вышел из двора, когда услышал за спиной быстрые шаги, обернулся и увидел догоняющую его Светлану. И опять подивился тому, как она прекрасно сложена, как легко двигалась, какие у нее ну просто замечательные, полненькие такие, крепкие загорелые ножки.

Владимир резко остановился и обернулся, и она на бегу едва не уткнулась в него носом. Удержалась, вытянув перед собой руки, но все равно уперлась ладонями ему в грудь. Он придержал на себе ее ладони, и получилось, будто они. захотели вдруг оба прилюдно обняться. И рассмеялись от такой неожиданности.

— Ну, что ж вы? — со смешливой укоризной произнесла женщина. — Сами сказали — увидимся, а сами — бежать? Где ж это я вас потом найду? Я даже не знаю, как вас зовут!

— Володя. А остановился я, — он таинственно наклонился к ней, — в одной гостинице на окраине города, но называется она «Центральная».

— Ну, как же, знаю! — рассмеялась она. — А вы к нам надолго?

— Как дела пойдут. Дальше — посмотрю. Это не от меня будет зависеть.

— А от кого?

— Да хоть бы и от вас.

— Ой, ну ни за что не поверю! — Она демонстративно выдернула свои ладони из его рук. Но, видно, решила, что поторопилась, потому что тут же сама взяла его за руки и спросила: — А сегодня вечером вы чего делаете?

— Вечером, скорее всего, попробую отдохнуть.

— А вы ко мне приезжайте, вот и отдохнете.

— Что, прямо так сразу? — изумился Поремский.

— А у нас иначе нельзя, — весело ответила она. — Иначе можно всю жизнь зря прождать!

— Молодцы, это — я понимаю!

— Если захотите прийти, адрес запишите. Или давайте я, если есть на чем.

Владимир охотно протянул ей чистый листок, и она аккуратными круглыми буквами записала свой адрес: Почтовая, дом 10.

— Вы найдете, Володя? У нас собственный дом, небольшой, но уютный.

— Конечно, найду, — охотно пообещал он, отчасти жалея, что невозможно ее навестить в уютной домашней обстановке прямо сейчас.

— Смотрите, — серьезно сказала она и провела ладонью по его груди, — а то я обижусь.

«Вон как у них тут! — подумал Поремский. — Нет, обижать такую красоту было бы крайним грехом. И этого просто не поймут ни Александр Борисович, ни Вячеслав Иванович. Ну а Рюрик? — на миг шевельнулось в душе сомнение. — А что Рюрик? Он, в общем, не по этой части, он серьезный человек, ему быстрые связи противопоказаны…»

Позже, на протяжении дня, у него разок-другой мелькнула все-таки предательская мыслишка: «А не подстроена ли эта, якобы неожиданная встреча специально? Не ведут ли меня уже местные деятели, чтобы таким образом с ходу скомпрометировать и вывести из игры?» Но перед внутренним взглядом тут же возникали сверкающие глаза Светланы, слышались ее осторожно серьезные слова об обиде, и в душе Поремского поднималась горячая волна нетерпеливого ожидания. Это ж надо такое! Вон как задела!

А может, он действительно ей понравился, и она решила таким вот образом, с ходу устроить свою судьбу? Они тут все, похоже, весьма решительные и скорые на расправу. Казаки, рисковые головы, смесь горячей южной крови и бешеного кавказского темперамента с роскошной северной красотой и рассудительностью. Чудовищное, фантастическое сочетание!

 

Решив действовать по порядку, первым Поремский отыскал бывшего «чеченца» Кваснюка. На счастье Владимира, тот сегодня отдыхал дома. Жена сказала, что он отсыпается после суточного дежурства. Но сам Кваснюк, услышав голоса жены и незнакомого мужчины, громко поинтересовался, кого это принесло. Жена ответила, что прокурор из Москвы — так она прочитала в удостоверении должность Поремского.

Хозяин немедленно появился — с заспанным лицом, спутанными волосами, в мятых спортивных штанах и тапках на босу ногу. На груди у него, справа, краснел рубец зажившего ранения.

Из записок Москаленко Владимир уже знал, кем и где служил Кваснюк, и повел себя осторожно и предупредительно. Извинился за беспокойство и сказал, что хотел бы лишь кое-что уточнить об известном деле, не больше. Но сделать это надо в официальном порядке, то есть под протокол. В противном случае придется вызывать в прокуратуру, зря морочить человеку голову, заставлять его терять личное время, отрывать от семьи, от отдыха… Словом, уговорил.

Поремский вписывал свои вопросы в протокол, заполнял строчки ответами, то есть «узаконил» показания бывшего сержанта-контрактника, и скоро оставил того досыпать, к своему, а также Кваснюка удовольствию.

Выйдя на улицу, Владимир достал телефонную трубку и вызвал Елагина. Тот, по идее, должен был в это время исследовать губернаторскую дачу.

— У тебя все в порядке? — спросил Рюрика.

— Потом расскажу, — серьезно ответил тот. — Нравам в этом городе, конечно, не позавидуешь.

— Ну, это как кому повезет, — усмехнулся Владимир. — Но я не об этом. Тут у меня показания, я прочитал уже кое-что. Так вот, Рюрик, оставь себе на заметочку. Один деятель сообщает, что какой-то охранник из тех, что у тебя там имеются, утверждал, будто они не стреляли, а взрывали, точнее, проверяли образцы китайской пиротехники, которая вся оказалась бракованной. А мой свидетель, он на обеих чеченских воевал, знает дело, категорически показал, что стреляли из автоматов «Калашникова» и пистолетов, и своей ошибки он не допускает. Я думаю, было бы неплохо, если бы твои охранники там, на даче, показали то место, где они проводили испытание пиротехники. Козырь был бы неплохой.

— Спасибо, толковая мысль. Обязательно использую. А ты, чувствую, явно чем-то доволен? Сознавайся, небось красивую бабу успел закадрить?

— Не просто красивую, Рюрик, богиню! — почему-то зашептал Поремский.

— Будь осторожней, тут каждая вторая — Мата Хари.

— И тебе спасибо за предупреждение.

«Закадрил! — хмыкнул Владимир. — Это еще посмотреть, кто кого закадрил!» И он отправился дальше по адресам, но мысль, которую заронил ему Рюрик, подспудно осталась.

Сотрудников Правобережного отдела милиции Шкодина, Замошкина и Круглова он застал на службе. Странно, но те разговаривать по-хорошему не захотели. Да, впрочем, чего от них требовать, они же на службе! И Поремский поднялся прямо к начальнику милиции подполковнику Веселко.

Тот был сильно «задумчив». Смотрел на вошедшего и его удостоверение как-то рассеянно, слушал вполуха. Видимо, уже успел получить какое-то указание от своего верхнего начальства и теперь явно был в сомнениях — соответствовать или отказать?

Скорее «всего, первое взяло верх над вторым, и Степан Лаврентьевич весь превратился во внимание. А всего и делов-то — дать указание выделить на короткое время пустое помещение для допроса свидетелей, проходящих по уголовному делу, возбужденному Генеральной прокуратурой. Так-то оно — да, но ведь и Шилов прямо сказал: «Действуй, как сочтешь нужным. Если придут к тебе, а они придут обязательно, просчитай свои возможности. Они могут обойтись и без церемоний, хотя выглядят вроде как свои в доску. А ты тоже приготовься, с тобой сам Турецкий будет работать по Трегубову». Получается, как в том анекдоте: «Подмойся, Анфиса, сейчас тебя корреспондент станет интервьюировать!» Надо принимать решение…

А с другой стороны — чем лично он рискует? Ну, в конце концов сознаются мальчишки, что по глупости своей или по недосмотру ввели руководство в заблуждение! Так что ж их, казнят, что ли? Ну, влепят по выговорешнику, поставят на вид, понизят в должности, наконец. Но это ж не смертельно!

И решил. Поднял трубку и приказал дежурному выделить кабинет на втором этаже и обеспечить московскому следователю по особо важным делам Поремскому для проведения допроса следующих сотрудников отдела…

Сначала Владимир вызвал к себе сержанта-води-теля Круглова.

Просмотрев его показания, уже записанные стариком Москаленко, Поремский стал задавать свои вопросы и записывать ответы. Но разницы фактически никакой не было. Сидел в машине, наружу не выходил, ничего не осматривал, а подписал протокол осмотра, который подсунул ему лейтенант Замошкин, даже и не читая. Не в первый же раз. И потом, у них на выездах подобного рода четко распределены обязанности — каждый занимается только своим делом. Поэтому каким образом осматривал территорию лейтенант, старший наряда, он не знает. Если начальник, сказал, что он все осмотрел, значит, Круглов, как подчиненный, расписался в протоколе.

Следователь стал скрупулезно уточнять, во сколько они выехали, когда вернулись и сколько времени провели на осмотре места происшествия. Тут придумать водитель, разумеется, ничего не мог.

Следующим пришел на допрос старлей Шкодин, бывший в ту ночь дежурным по отделению. С ним было еще проще. Принял информацию по телефону во столько-то, зафиксировал в книге дежурств, выслал для проверки дежурный наряд во столько-то, принял рапорт тоже во столько-то, после чего вложил в папку для начальства и — умыл руки. Все остальное его никаким боком не касалось. Только на другой день узнал о том, что на усадьбе могло произойти кровавое столкновение. Сопряженное, как донесли слухи, с убийствами. Но эти дела его не напрягали, поэтому никакой вины за собой он не видел. И правильно, ее и не было, а за формальное отношение к несению своей службы еще никого здесь не наказывали. И, видимо, не будут и впредь.

Наконец Поремский вызвал Замошкина.

Лейтенант изо всех сил пытался выглядеть спокойным и даже равнодушным к происходящему, но в глазах его Поремский видел мелькающую тревогу. Что-то Замошкина сильно беспокоило. И наверняка не зря беспокоило, потому что, садясь после приглашения следователя на стул, лейтенант как-то судорожно сглотнул воздух.

Поремский начал издалека. Стал записывать, во сколько лейтенант получил указание на выезд с проверкой, что потом сделал, взял ли оружие, какое, сколько было патронов в магазине и так далее. То есть своими ничего якобы не значащими вопросами он затягивал время и запутывал готового к острым и откровенным вопросам лейтенанта. А тот, раздражаясь от ненужных, по его мнению, мелочей, начинал терять терпение.

— Так, хорошо, — спокойно говорил между тем Поремский, пытливо разглядывая лицо Замошкина, словно художник, пристально изучающий свою модель, — итак, вы прибыли на место. Записываю вопрос: что вы заметили сразу по прибытии? Прошу перечислить подробно — как людей, так и предметы, открывшиеся вашему вниманию.

Как они, видно, осточертели ему, эти подробности!

— Увидел закрытый шлагбаум. Дежурного охранника, как его?

— Не торопитесь, разве он сразу вам представился?

— Нет.

— А когда же? Когда вы протокол составляли? Или когда территорию осматривали?

— Когда территорию…

— Не торопитесь, тут особо важна точность!

— Нет, когда уже протокол составляли. Вот тут он и назвался.

— И сотрудников своих тоже назвал?

— Да.

— Когда вы протокол с ним составляли, тогда и назвал пофамильно, я правильно вас понял?

Запутался лейтенант. Это было по нему заметно. Но решил сказать правду. Она, по его мнению, сейчас была меньше всего опасна.

— Когда составляли протокол, капитан назвался сам, а также назвал фамилии и инициалы своих сотрудников.

— У него были знаки различия на погонах униформы?

— Нет, не было.

— Так откуда вы узнали, что он капитан?

— Он сам сказал.

— А вот теперь повторите, пожалуйста, как он это сказал?

— Он отказался поднимать шлагбаум для проезда машины на территорию.

— Значит, он отказался подчиниться и попросту не пустил вас туда?

— Да… Сначала, — быстро поправился лейтенант.

— А когда пустил?

— Когда от своего хозяина пришел и позвал в будку.

— Он так и назвал губернатора — хозяином? —

Поремский тут же увел своим вопросом лейтенанта в сторону.

— Нет, хозяин на вилле — Киреев, зять губернатора.

— А почему в своих показаниях вы эту дачу называете губернаторской, если это не так?

— Ее все так у нас называют. Там дочь губернатора, в смысле супруга Киреева проживает, поэтому…

— Понятно. Итак, вы зашли в будку для охранников и?

— Холодно было, замерз. Он чаю предложил чашку. Я выпил. Потом…

— Не торопитесь, значит, явившись с холода, вы сразу выпили чаю, я правильно понял?

— Ну, правильно.

— Протокол вы писали тоже в будке?

— Да.

— Сколько ушло на это времени?

— Я не смотрел по часам… Наверное, с полчаса, не меньше.

— Понятно, я записал… Рука, наверное, замерзла, да?

— Было дело, — закивал лейтенант, не чувствуя подвоха.

— Вероятно, вы правы — насчет времени. В показаниях вашего водителя также приводится примерно такая же цифра. Вы отсутствовали около получаса. Это помимо ожидания у шлагбаума, верно?

— Думаю, так.

— Я очень рад, что вы так думаете. И это лишний раз убеждает меня, что обыск в доме и на территории ночной усадьбы в полной темноте, когда были выключены все фонари и светила только луна, да плюс заполнение замерзшей рукой протокола в полчаса никак не укладываются. Тут вы что-то путаете, лейтенант. Давайте еще раз. Во сколько вы подъехали к шлагбауму?..

Замошкин, было видно по нему, озверел от этой методичной, а главное, какой-то бессмысленной игры в вопросы и ответы. И, пытаясь не сбиться, ответить правильно, вдруг осознал, что уже совершенно запутался и не может вспомнить даже, сколько времени он пил чай. Получалось так, что в результате этого чаепития и составления протокола он просто физически не смог бы не то что тщательный обыск учинить, как о том хвастался в своем протоколе, но просто дойти своими ногами от ворот до виллы, расположенной в глубине обширного участка.

Убедив в этом совершенно замороченного лейтенанта, который был, вероятно, готов ко всему, но только не к арифметическим действиям в уме, Поремский предложил тому сознаться по-хорошему, что никакого обыска он нигде не проводил, а накатал протокол под диктовку старшего охранника. И даже проверять его сообщение о том, что его подчиненные где-то там, за участками, на свалке, при полной луне только что испытывали негодную к употреблению пиротехнику, не захотел. Ограничился пустым, в сущности, сотрясением воздуха — липовым протоколом и на том успокоился.

— Что, не так? — жестко спросил Поремский и тут же добавил, чтобы добить морально: — Он тебе что, лейтенант, взятку дал?

Спросил-то не всерьез, но вдруг увидел», как Замошкин вздрогнул и посмотрел на него глазами затравленного зверька — несчастными и злобными одновременно.

— Сколько, лейтенант? — брезгливо спросил Поремский, но тот молчал, и тогда Владимир снисходительно закончил: — Ну, как считаешь нужным для себя. Я твоего Орехова сейчас поеду тоже колоть, и думаю, что для него это не бог весть какая сумма. Сам скажет.

— Сто долларов, — опустив голову, сказал лейтенант. — По полсотни на двоих. Он сказал — от хозяина, чтоб голову им не морочили.

— Ну вот, видишь, сумма копеечная, а ты себе карьеру рушишь… И на хрена тебе?

— А если я?.. Я не все рассказал, и в протоколе тоже…

— Про взятку, что ли? Если расскажешь правду, то свой вопрос про взятку я могу из протокола изъять.

— По-правде говоря, Орехов сказал, что у них гости были. Сам Шестерев, генерал Шилов, другие. Мол, выпили и захотели пострелять. У нас это называется «Бога пугать». Ну, палили в небо, пока патроны были, а потом протрезвели немного, поняли, что перебрали, ну и говорят — не надо лишнего шума. Пусть думают на пиротехнику. Разницы-то никакой.

— Ты сам этих гостей видел?

— Да откуда же? Орехов сказал, что они уже разъехались, развезли их по домам.

— И машин не видел?

— Нет.

— Ну ладно, это уже другой разговор. А теперь прочитай, лейтенант, и распишись на каждой странице, что с твоих слов записано правильно и претензий ты не имеешь.

— А вы про…

— Про взятку, что ль? А я, как обещал тебе, ничего про нее и не написал. Сам гляди. — И Поремский подвинул исписанные листы навстречу Замошкину.

Тот обалдело посмотрел на него, на протокол и начал читать…

 

 

 

Галя Романова знала про странный для некоторых обычай явно деревенского происхождения — пытаться каждый важный жизненный шаг запечатлеть для потомков. В старых домах в черных рамках на стенах нередко еще можно встретить пожелтевшие и потемневшие наборы таких фотографий. Тут тебе и младенец, лежащий голышом на пеленке, и строгая девочка с косичками — первоклассница, и студент или студентка, и жених с невестой в фате, и многое другое, вплоть до последнего снимка — на кладбище, у раскрытой могилы.

Вице-губернатора Трегубова она помнила с тех времен, когда училась в этом городе в школе, только он тогда еще их районным отделом милиции командовал. Майором был, не то подполковником. Простой человек, кажется, из станичников.

Но если это так, то отчего же и его жене, не привезенной, по слухам, откуда-то, а местной, своей, значит, теперь, к сожалению, тоже покойной, не соблюсти старый обычай? Наверняка ведь по традиции был на кладбище, где хоронили Анатолия Юрьевича, фотограф. А значит, и провожающих запечатлел в тот печальный момент. Узнать бы, кто снимал, да найти его. Отыскать и просеять сквозь сито сомнений лица всех тех, кто пришел проститься с Трегубовым. Галя была уверена, что убийца Лилии Петровны либо заказчик определенно мог находиться среди них.

А чтобы выяснить и первое, и второе, надо опросить соседей. Вот этим делом она с утра и занялась. Но для этого ей пришлось обойти чуть ли не весь дом с двумя сотнями квартир. И всюду она представлялась родственницей Лилии Петровны, тело которой находилось в морге городской больницы.

И задача ее была, в общем, простая: узнать, кто фотографировал похороны Трегубова, чтобы теперь пригласить его на похороны Лилии Петровны.

Тема разговора была настолько проста и прозрачна, что никому из соседей Трегубовых и в голову не приходило, что можно позвать любого фотографа, вплоть до тех, что ошиваются на набережной, у пристани, где стоят прогулочные теплоходики и всегда полно туристов. Старательно вспоминали, видели ли на самом деле, кто фотографировал, поскольку народу собралось очень много — к вице-губернатору, в отличие от Шестерева, в городе относились хорошо, он был здесь своим и поднимался, рос в должностях на глазах у всех. А потом известно же, что губернатор свой второй срок пробил не самым честным образом. Говорили о каких-то подтасовках с бюллетенями, о давлении на избирателей со стороны зятя и его команды, которая держала в городе крупный бизнес. Но разговоры разговорами, а убийство Трегубова молва соотносила с беспределом киреевской братвы, которая перед этим расправилась с акционерами химкомбината. Нет прямых и веских доказательств? Но ведь народ-то зря говорить не станет!

Вот об этом и беседовала Галя с соседями ее «родственников». Убийцу Лилии Петровны, к сожалению, никто из них не видел. Тому были свои причины — и кому охота выходить на улицу вечером в дождливую погоду? Разве что собачникам, выводящим своих питомцев. Ну а пострадавших, особенно невиновных, при этом люди всегда жалеют.

Один из стариков, выгуливавший лохматого барбоса, припомнил вдруг, что вчера, когда он выводил своего Жулика во двор, то видел в пустынном дворе женщину в светлом плаще, которая торопилась, выйдя из-под арки и повернув к подъезду. А следом подъехала темная машина. Из нее вышел высокий мужчина, и женщина обернулась к нему. Потом что-то крикнула. Но машина сразу уехала, и мужика того уже не было, а женщина лежала на земле.

Пока старик соображал, кто-то показался из подъезда. Затем он услышал крики, и понаехала милиция. Но подходить туда старик не стал, чтобы Жулика своего не нервировать, он стал бы лаять, метаться, мешал бы всем. Вот такая вышла история…

Немного, но хоть что-то. Других подробностей старик не помнил.

Наконец опрашиваемые Галей соседи вспомнили и про фотографа: действительно, вспышки его аппарата запомнились. А вот откуда он? Наверное, из газеты.

Галя чуть не стукнула себя по лбу: ну конечно! Как же она сама-то не додумалась!

И она тут же помчалась в редакцию газеты «Вести Кубани», которая постоянно отслеживала все главные городские новости.

Перед вахтером можно было не скрывать своего лица, и Галя предъявила служебное удостоверение. Тот лишь мельком взглянул и пропустил. В приемной главного редактора было полно народу, а на столике лежала недельная подшивка «Вестей». Галя полистала ее и наткнулась на нужные ей материалы. Это был репортаж с похорон Трегубова, иллюстрированный несколькими панорамными клише, на которых разглядеть какое-либо конкретное лицо было невероятно трудно. Но было главное, подпись под снимками — «Фото О. Хлебникова».

— Скажите, где мне найти господина О. Хлебникова, который фотографом у вас работает? — тоном наивной станичной дивчины спросила Галя у секретарши главного редактора.

Та воззрилась на нее, оценила «знойную» внешность и с откровенной иронией ответила:

— У нас, девушка, работают не фотографы, а фотокорреспонденты. А Олег Александрович Хлебников находится в своей лаборатории на втором этаже, кабинет тридцать один. Если не умчался на задание. — И насмешливо посмотрела Гале вслед.

«Ничего, — подумала Галя, — с меня не убудет, зато она меня не запомнила. Вот как я перед ней задом крутила — это запомнила, а все остальное — нет».

Девушке повезло. Пройдя до конца коридора второго этажа, она носом к носу столкнулась с относительно молодым человеком — кудрявым, длинноносым, обвешанным фотокамерами, который как раз вышел из 31-го кабинета и запирал за собой дверь. И Галя быстро сменила имидж. Теперь перед фотокором стояла строгая женщина, прямому взгляду которой невольно хотелось повиноваться.

— Здравствуйте, Олег Александрович, — сухо сказала она. — Мне с вами необходимо поговорить, прошу немного задержаться.

— А в чем дело? — слегка растерялся Хлебников. — У меня срочное редакционное задание. Мы не могли бы поговорить по дороге? У меня — машина.

— Это хорошо, что машина, — сухо парировала Галя, — она нам может понадобиться. Но разговор предстоит серьезный и с глазу на глаз. Более того, я с вас вынуждена буду взять подписку о неразглашении.

— Тю-уу! — даже присвистнул фотокор. — А с чего это вдруг? Вы кто? Из милиции, что ли? — Он улыбнулся. Все-таки внешность Гали не очень соответствовала этой строгой профессии.

— Вы угадали, свое удостоверение я вам покажу. Давайте вернемся в ваш кабинет ненадолго. Я вас не задержу.

— Во! Уже и о задержании речь! — воскликнул Хлебников, но кабинет свой открыл и пропустил Галю впереди себя.

— Дверь закройте, — предупредила она.

Он многозначительно окинул ее взглядом, но дверь запер, причем с откровенной ухмылкой.

— Вы все правильно поняли, Олег Александрович, — чуть улыбнулась и-Галя. — Вот так и будете говорить, если кто-то станет приставать к вам с расспросами. Мол, девка со сдвигом, на почве любви с первого взгляда, понятно?

— Ничего не понимаю, — откровенно ответил он.

— Ладно, объясню по ходу дела. Вот мое удостоверение.

Хлебников внимательно прочитал, перевел настороженный взгляд на Галю, снова на удостоверение и стал серьезен.

— Извините, Галина Михайловна, я вас слушаю.

Я, правда, подумал, что это какая-нибудь легкая интрижка. И решил, что где-то прокололся и сейчас мне будут выставлять заранее неприемлемые условия.

— Значит, будем считать, на этот раз легко отделались.

— Жаль, — искренно сказал он.

— Чего, интересно?

— Вряд ли я бы отказался от ваших условий.

— Приятно слышать, но — к делу. Я смотрела в подшивке вашей газеты фото похорон Трегубова. Это вы снимали?

— Я, естественно. Вам понравились мои снимки?

— Много снимали? Пленка осталась?

— Ну, как вам сказать? Обычно снимаешь с запасом. Кажется, парочку пленок я все же отщелкал. Они сохранились. Я понимаю, речь именно о них?

— Молодец, все правильно. Олег Александрович, мне необходимо изъять их у вас. Но, если пожелаете, с возвратом. Просто нам понадобятся все, я подчеркиваю, все фотографии. А пленками вы потом можете располагать по своему усмотрению.

— Понимаете, Галина Михайловна, какая штука? Я, честно говоря, рассчитывал, что фотики могут понадобиться именно тем, извините, главным действующим лицам, которые на них изображены — то есть семье покойного. Есть такой обычай…

— Я знакома с местными традициями…

— Ну вот, я полагал, что удастся их…

— Да говорите прямо: продать вдове или ее родственникам, так?

— Вы сказали правильно. Но только теперь, сегодня, я думаю, что надобность в них отпала. Вдову-то, если слышали, вчера тоже того… — Он многозначительно и печально покачал головой. — А пленки я вам отдам, на кой они теперь мне? Если пожелаете, и фотографии в придачу — они тоже, как я понимаю, ценности ни для кого больше, кроме вас, не имеют.

— Вот за это спасибо. С удовольствием воспользуюсь вашей любезностью. Более того, если бы вы не возражали, я бы попросила вас еще об одном одолжении.

— Говорите, мне будет приятно сделать для вас еще что-нибудь.

— Вы просто сама любезность, Олег Александрович! — Галя заметила, что этот провинциальный сатир слегка покраснел. — Значит, вы мне не откажете? Тогда вот что. Днями состоятся, как это ни печально, похороны Лилии Петровны. Я не знаю, понадобятся ли кому-нибудь памятные фотографии этого события, но я хочу попросить вас поприсутствовать и снова проделать ту же работу. Во-первых, вы ни у кого подозрений не вызовете, а во-вторых, очень поможете нам. Именно панорамными снимками, вмещающими как можно больше живых лиц. Дайте мне ваш телефон, и я сообщу вам о времени похорон.

Он тут же протянул Гале визитную карточку.

— И последнее. Вы умеете держать язык за зубами?

Хлебников от удивления только развел руками.

— Мне хотелось бы вам поверить на слово и не брать подписку о неразглашении нашего разговора.

— Можете быть за меня абсолютно спокойны, Галина Михайловна. А вы к нам надолго?

— Как пойдет следствие.

— А я мог бы вас еще раз увидеть?

— Так мы обязательно увидимся, когда вы передадите мне-новую пленку.

— Я не об этом. Вот, скажем, я могу ли пригласить вас куда-нибудь? Давайте где-нибудь погуляем. Я бы попробовал сделать ваш фотопортрет, мне очень нравятся женщины именно вашего типа — настоящие такие казачки. Я не слишком нагло себя веду?

— Ну, отчего же? Если выпадет свободная минутка, в чем я сильно сомневаюсь… Но не будем терять надежды, да? А о моей просьбе вы, пожалуйста, не забудьте.

— Всегда к вашим услугам, — горячо ответил Хлебников и, передавая большой желтый пакет с фотографиями и пленками, с почтением пожал Галину ладошку. Кажется, он уже забыл, что торопился на очередное редакционное задание.

 

Галя позвонила Грязнову и доложила о своих находках. Вячеслав Иванович, чтобы не терять времени, предложил ей со всеми материалами отправиться к Старкову, в угрозыск. Обещал и сам туда же подъехать.

Они и встретились у подъезда серого двухэтажного здания, в торце которого был вход в краевой отдел уголовного розыска. Полковник милиции Старков был на месте и ждал их. Походя сказал, что его «орлы» вместе с Елагиным сейчас вовсю шерстят виллу в «Белом лебеде» и, по