ТЕОРИИ КОРОЛЕВСКОГО СУВЕРЕНИТЕТА

Монархия была абсолютной по определению. В этом заключалась ее суть. «Монархия» — греческое слово, означающее «власть одного», а выра­жение «абсолютная власть» подразумевает, что один человек решает во­просы большой политики, не считаясь ни с чьим мнением; тавтологию «аб­солютная монархия» не раз критиковали в раннее Новое время. Поскольку монархия сосредоточивает власть в руках одного человека и отрицает за­конность прав остальных людей осуществлять управление, она повсемест­но признавалась наиболее эффективной формой правления. Монархии про­тивопоставлялись законы республики, в которой исполнительная власть передавалась коллегии или ассамблее и, следовательно, сталкивалась с пре­пятствиями и проволочками.

Абсолютная монархия не могла существовать до XIV века, так как тео­ретически правители европейских государств являлись подданными папы и императора. Но с XIV века они начали претендовать на 1шрепит, или им­перскую власть, делавшую их равными императору, который не подчинялся никому. Римское право стало источником цитат, в которых прославлялась королевская власть, а фраза «гехш ге§позио езХ 1трега1ог»(«король в сво­ем королевстве есть император») была сделана лозунгом. Монархи стали но­сить «сводчатые» (агсНей) короны, символизировавшие верховную власть, противопоставленную власти нижестоящей. На протяжении двухсот лет английские короли изображались на монетах в открытой короне, пока на золотом соверене не появился Генрих VII в «сводчатом» головном уборе. И при Филиппе IV Французском, и при Генрихе VIII Английском мотив был одним и тем же. Король не зависел ни от какой высшей или равной власти, а его полномочия были абсолютны.

Одновременно монархи старались укрепить свое влияние в противовес феодальной власти земельной знати. Королевские теоретики утверждали, что корона обладает монополией издавать законы, вершить правосудие, вести войны и облагать подданных налогами: сохраненные сеньориальные права носили не самостоятельный характер, а делегировались короной. Феодальные отношения были контрактными. Поэтому широко известна присяга, которую приносили арагонские кортесы: «Мы, столь же достой­ные, как и ты, клянемся тебе, равному нам, признавать тебя нашим королем и верховным правителем при условии, что ты будешь соблюдать все наши свободы и законы, а если не будешь — то не будешь и королем».

Начиная с XVI века королевские теоретики ставят под сомнение фео­дальное право на восстание. Во Франции Дюмулен в своих «Комментари­ях» (1539) подчеркивал, что требования короля абсолютны и что теорети­чески никто не может разделять с ним монополию на суверенитет, или им- периум. Он обличал феодальную пирамиду, основанную на независимой власти и взаимных правах и обязательствах.^[202] В это же время Франциск I предпринял наступление на дворян, которые увеличивали налоги, издава­ли законы, объявляли войну, поднимали восстания. К 1500 году Англия, Франция и Испания оправились от последствий гражданских войн, развя­занных могущественными подданными. Абсолютная власть короны вос­принималась как освободительная, а не как подавляющая сила. Она была предпочтительнее тирании местных магнатов. Советник испанского коро­ля отмечал, что люди «желали отказаться от власти сеньора и отдаться сво­боде короля».^[203]

Многие историки неверно определяют цель теории абсолютной вла­сти.[204] Она была направлена против внешней и внутренней опасности, угро­жавшей королевским полномочиям. Она не была частью заговора с целью поработить народ. Это становится ясным после одного простого сопостав­ления. Первые упоминания об абсолютной власти неотделимы от акценти­рования прав подданных и представительных институтов. В Испании Фер­динанда и Изабеллы власть короны признавалась абсолютной с XIV столе­тия. И хотя только корона имела право издавать законы, монарх делал это в присутствии и с одобрения представительства кортесов. При том что коро­левская власть объявлялась абсолютной, король не мог облагать поддан­ных налогом без их согласия. Паласиос Рубиос (Ра1асю8 КиЫоз), юрист начала,ХУ1 века, писал, что королю «вручено только управление страной, а не власть над собственностью». Власть короны была абсолютной, но ко­роль тем не менее находился в сфере действия закона и мог привлекаться к суду. Она была абсолютной, но должна была уважать основные законы страны, например, запрет отчуждать свои владения. Будучи абсолютной, она допускала открытое проведение политических дискуссий. Один исто­рик, живший в описываемую эпоху, отмечал, что Испания и ее правители лишились бы доверия подданных, если бы они запретили людям высказы­ваться свободно.[205] Испания не была исключением. Монархи Франции назы­вались «абсолютными» в эпоху, когда Генеральные штаты созывались с уди­вительной регулярностью.

Тогда в каком же смысле власть французских и испанских королей счи­талась абсолютной? Она, безусловно, не угрожала правам подданных или представительным органам, которые эти права оберегали. Абсолютная власть была защитным механизмом, который делал монарха независимым от церкви и знати. Чем больше прав государи старались закрепить за собой, чтобы создать противовес этим своим конкурентам, тем четче они опреде­ляли права подданных. Пока королевские полномочия были ограничены какой-либо внешней властью, гарантии свободы поданных четко не огова­ривались. Когда королевская власть стала суверенной, гарантии прав бы­ли определены, а парламенты и сословные представительства возникали в Европе как грибы после дождя. Республиканские ценности — свобода, са­моуправление и господство закона — прекрасно сохранялись в условиях монархии, так как существовали корпоративные организации, обязанные представлять права подданных. Король проявлял не альтруизм, а заинтере­сованность, которая и была его основным мотивом. По мере того как авто­ритет короны возрастал, препятствие, которое представляли собой права подданных, можно было устранять с их согласия, то есть на законных осно­ваниях. Таков был один из путей, которым сословные представительства способствовали усилению монархии, а не ее ослаблению. С ними государь торговался о налогах, договаривался об изменениях в законодательстве. В свою очередь, представительства были готовы защищать его новые права от старых противников. Начиная с Буржской прагматической санкции Кар­ла VII и заканчивая Актом о супрематии Генриха VIII, корпоративные и пред­ставительные органы были самой твердой опорой абсолютной власти.

Власти абсолютной — но не деспотической. Иногда государи действи­тельно наступали на права своего народа, после чего подданные с негодо­ванием называли их деспотами. До конца XVIII века, когда группа «про­свещенных» интеллектуалов обнаружила неиспользованные возможности данной концепции, слово «деспот» оставалось ругательством. Этот факт трудно заметить, поскольку общепринятым является мнение, что государи XVIII столетия будто бы награждались титулом «просвещенные деспоты». Однако монархи раннего Нового времени отнюдь не желали бы заслужить такую характеристику.