ВОЛШЕБНАЯ» МАШИНА

З

а предыдущей дверью меня ждали несколько заботливых и понимающих людей. Если бы не они, я скорее всего оказалась бы в школе для детей с задержкой развития. Мне вспоминаются слова отца: «Что ж, Темпл поставила рекорд: ухитрилась провалиться почти по всем предметам. Что делать? Может быть, ей действительно будет лучше во вспо­могательной школе?» Но мама, да будет она благос­ловенна, встала на мою защиту. А потом мистер Брукс, учитель психологии, задал мне загадку Ком­наты Иллюзий — и я заинтересовалась школьными предметами, по крайней мере, настолько, насколько нужно было для разрешения этой задачи.

Подлинным спасителем стал для меня другой учитель, мистер Карлок. Его интересовали не ярлы­ки, а скрытые способности учеников. Даже директор сомневался, смогу ли я окончить старшую школу. Но мистер Карлок верил, что в каждом человеке заложено стремление к совершенству. Он направлял мои навязчивые увлечения в конструктивное русло.

Он не пытался вытащить меня в свой мир, а вместо этого сам входил в мой.

Он, кажется, понимал, что мне прежде всего необходимо понимание и признание. Он принимал меня такой, как я есть, и я глубоко доверяла ему. Объясняя мне символический смысл Комнаты Иллюзий, он сказал: «Темпл, вещи не всегда таковы, какими кажутся». Эти слова привели меня в ярость: следуя аутистической логике, я видела весь мир в черно-белых красках и не признавала никакой неяс­ности. Каким я вижу предмет, таков он и есть. Я не признавала компромиссов. Хотя я активно участво­вала в общественной жизни школы, но моя резкость часто обижала соучеников. Мистер Карлок не читал мне нравоучений; своим собственным поведением он ненавязчиво помог мне понять, что я постоянно завидую окружающим и стремлюсь их превзойти. Он научил меня широкому взгляду на мир и терпимос­ти, которой мне, из-за моего аутизма, недоставало.

Заметив, что мое символическое мышление ори­ентировано на философские категории, мистер Кар­лок начал давать мне философские книги. Однажды он сообщил:

— Темпл, ты стала лучше говорить! У тебя уже не такой монотонный голос.

Не монотонный? Я размышляла об этом несколь­ко дней и наконец поняла, что стала более воспри­имчива к другим людям — поэтому изменился и голос. Мне больше нет нужды защищаться от мира сухой невыразительной интонацией.

Много лет спустя, узнав, что моя речь все еще отличается от речи обычного человека, я была потрясена. Я не замечала в своем голосе ни споты­кающихся интонаций, ни бесцветности. Возможно, моим родителям следовало бы обратить внимание не

 

столько на психотерапию, сколько на речевую тера­пию. Быть может, работа с магнитофоном больше, чем копание в глубоких тайнах подсознания, помог­ла бы мне найти свое место в жизни. Если бы хоть один психолог оставил в покое проблемы моего бес­сознательного и вместо этого занялся речью! А ведь я иногда замечала, что людям неприятно со мной разговаривать, но не понимала почему.

Мистер Карлок стал для меня учителем, другом, человеком, которому я доверяла свои секреты. Однажды одноклассница сказала мне: «Ты не прив­лекаешь мальчиков, Темпл. В тебе нет сексапиль-ности». Я, рыдая, повторила эту фразу мистеру Кар-локу.

Он не стал надо мной смеяться, не заявил, что все это чепуха. Вместо этого он сказал:

— Темпл, ты яркий, одаренный человек, а это гораздо важнее простой «сексапильности». Когда ты вырастешь, то будешь привлекать окружающих не только физически, но и интеллектуально.

Так мистер Карлок вернул мне уверенность в себе. Благодаря ему, другим учителям, влюбленным в свое дело, а особенно маме, безгранично верившей в меня, я начала учиться. Успехи мои оставались весьма скромными, но впервые в жизни я действи­тельно хотела учиться. И мистер Карлок поддержи­вал меня, живо откликаясь на каждый мой успех.

Каннер провел исследование 96 аутичных детей. Он обнаружил, что 11 из них, добившиеся успеха во взрослой жизни, в подростковом возрасте пережили внешне не мотивированное изменение в поведении. «В отличие от большинства аутичных детей, — пишет Каннер, — они смогли трезво отнестись к своим особенностям и начать сознательную работу над своими недостатками».

Мистер Карлок почувствовал, что я готова к переменам и саморазвитию, и своей заботой и вни­манием помог мне двинуться вперед.

В первый год обучения в старшей школе я отпра­вилась на лето в Аризону, на ранчо к тете Энн. Она тоже очень мне помогла.

Сперва, когда мама предложила провести канику­лы у тети, я не хотела ехать. Помимо всего прочего, до сих пор я покидала школу только несколько раз, уезжая домой на выходные. Такова была стандартная практика «Горной страны». Мистер Питерз, дирек­тор школы, понимал, что постоянная, неизменная обстановка не только благотворна, но и необходима для его учеников. Поездка на ранчо заставит меня приспосабливаться к совершенно новым условиям, не говоря уж о путешествии через всю страну, встре­чах с новыми людьми, новыми местами, незнакомы­ми ситуациями... Все это могло вызвать у меня новые нервные приступы.

Со своими приступами я могла справляться двумя способами: либо уходить во внутренний мир и ста­раться минимизировать любые внешние стимулы, либо «вышибать клин клином» — бросаться в поток ошеломляющих впечатлений. Я помнила, как успо­коила меня и помогла расслабиться гиперстимуля­ция на «Сюрпризе», в парке отдыха. Мощный наплыв тактильных и вестибулярных стимулов прео­долел мое стремление избегать любых раздражений. Сопротивляться этому я не могла. Затем некоторое время я чувствовала себя спокойно — но очень недолго. На ранчо не было «Сюрприза», зато там были лошади, на которых можно скакать до изнемо­жения, и тяжелый физический труд.

На ранчо я надоедала всем разговорами о Комна­те Иллюзий. Снова и снова рассказывала я тете

Энн, как хитро у нее устроены углы, как я боролась с этой загадкой и как наконец мистер Брукс дал мне книгу по психологии с подробным, все объясняю­щим чертежом. Хотя мои картонные модели и не позволили достичь окончательного результата, с каждым разом я подходила к разгадке все ближе и ближе. Получив чертеж, я изучила его и сделала миниатюрную модель Комнаты Иллюзий из фанеры. Я эмоционально «застряла» на своих поисках и успехе и повторяла эту историю снова и снова. Тетя Энн была добра и терпелива: она меня слушала, хотя, должно быть, ее немало утомляло это беско­нечное повторение одного и того же.

Как и мистер Брукс, она старалась направить мои навязчивые идеи на что-то конструктивное. По ее просьбе я починила изгородь, перекрыла крышу насосной будки; наконец, не раз помогала ей заво­дить быков и коров в станок для скота - приспо­собление, которое удерживает животных во время клеймения, вакцинации или кастрации.

Физический труд успокаивал мои нервы и смяг­чал приступы. Но самое неизгладимое впечатление произвела на меня работа со станком для скота. Корову или быка заводили в это устройство так, что наружу высовывалась одна голова — словно у сред­невекового преступника, выставленного на публич­ное поругание. У станка были стальные и деревян­ные боковые панели, соединенные внизу в форме буквы V. Когда животное оказывалось внутри, а его голова - в отверстии снаружи, человек тянул за веревку, и панели начинали сдвигаться, пока нако­нец корова не оказывалась прочно зажатой между ними. Теперь она не могла ни сопротивляться, ни выскочить наружу. На моих глазах взволнованных отчаянно мычащих коров одну за другой заводили в

станок — и через несколько минут давления перепу­ганные животные успокаивались. Почему? Может быть, не грубое, но достаточно сильное давление успокаивало перевозбужденные коровьи нервы? А если так, быть может, такое же давление поможет и мне?

Часами я наблюдала, как испуганные и взвинчен­ные до предела животные, почувствовав давление деревянных стенок станка, прекращали мычать и биться. Наконец я попросила тетю Энн позволить испытать станок для скота на себе. Отрегулировав высоту отверстия для головы так, чтобы оно соот­ветствовало моему росту, я встала на четвереньки и забралась в станок. Энн потянула за веревку, сдвига­ющую панели, и вскоре я ощутила сильное давление стенок. Обычно я избегала подобных ощущений — начиная с далекого детства, когда выскальзывала из объятий доброй толстой, приторно пахнущей тетуш­ки. Но выскользнуть из станка было невозможно. Я не могла избавиться от давления — оставалось толь-

ко прекратить сопротивление и отдаться своим чув­ствам. Эффект оказался одновременно стимулирую­щим и расслабляющим. Но главное — что всегда очень важно в отношении аутизма и чего я не могла добиться в случае с тетушкой, — мои ощущения были под контролем! Я могла отдавать тете Энн ука­зания, и она усиливала или ослабляла натяжение ве­ревки. Так я обнаружила, что станок действительно может мне помочь, и, как того следовало ожидать, со всем пылом отдалась этому новому увлечению.

По окончании каникул тетя Энн написала маме:

...Как ты знаешь, я ожидала прибытия Темпл на ранчо со смешанными чувствами

радости и тревоги. Ты рассказывала мне, что она то и дело «западает» на какую-то идею и в такие моменты не способна гово­рить ни о чем другом. Слышала я и о том, что на чрезмерно строгие запреты она отвечает бурными вспышками гнева. Последнего мне видеть не пришлось — ведь я не вижу смысла ни в каких запретах, кроме тех, которые диктует нам рассудок и здравый смысл. Ты говорила, что Темпл большая мастерица — вот это точно! Мне поистине с ней повезло: у меня-то, как ты знаешь, вечно все из рук валится, и ранчо за последние годы пришло просто в плачев­ное состояние из-за недостатка умелых рук. А Темпл работает охотно и с радо­стью. По ее просьбе я купила кожу и набор серебряных бусинок; Темпл сделала для лошадей сбрую, украшенную серебром. Наши ребятишки хотели увидеть «настоя­щее родео» — Темпл бесстрашно взяла на себя роль судьи и распорядителя и отлично с этой ролью справилась. Мы отчаянно нуждались в воротах, таких, которые можно было бы открывать, не выходя из машины; Темпл сконструировала модель из спичек и ниток, затем промерила высо­ту и ширину, рассчитала вес и построила ворота, открывающиеся из машины с помощью веревки. Если потянуть за верев­ку, они открываются, держатся откры­тыми некоторое время, а затем под действием собственной тяжести захлопы­ваются снова.

 

ill

Чтобы не захвалить совсем твою донку, скажу, что в одном ты была права: ее действительно невозможно отвлечь от любимой темы. Темпл мыслит символами: найдя символ, на который можно, так сказать, перенести вес своих тревог и сомнений, она говорит уже только об этом. Историю о двери, ведущей на путь новых достижений и открытий, я слышала столько раз, что уже, наверно, выучила наизусть. Несколько раз я пыталась прер­вать Темпл посреди рассказа. Она безро­потно меня выслушивала, а затем продол­жала ровно с того места, на котором остановилась. Конечно, слушать ее доволь­но утомительно; но, право, в остальном Темпл была так умна, понятлива и всегда готова помочь, что ради этого стоило порой потерпеть скуку.

Станок для скота, о котором ты уже, несомненно, слышала, стал для нее симво­лом, примиряющим два противоположных стремления: желание подчиниться так­тильному воздействию и наслаждаться им и, в то же время, нежелание принимать такое воздействие от окружающих — даже от тебя, родной матери, а тем более от «толстой тетушки». Я не сразу поняла, почему Темпл так увлеклась этим стан­ком. Скажу честно, мне пришлось пере­жить немало неприятных минут, когда Темпл забиралась в эту штуку, явно наслаждаясь своими ощущениями, а я сто­яла рядом и мучительно соображала, что же сказать, если здесь появится кто-ни-

будь из работников и спросит, чем это мы занимаемся. Но, даже не понимая, что означает для Темпл станок, я видела, что этот символ очень важен для нее и помо­гает ей найти решение своих проблем. Именно поэтому я — за станок. Если Темпл соорудит такое же устройство для себя — прекрасно. Я не вижу в этом ничего болезненного; это просто один из способов, которыми ее необычный мозг решает свои необычные проблемы.

Я верю в ум и способности Темпл — их нужно просто направить на конструктив­ный путь — и горжусь тем, что в ее про­движении есть, возможно, и моя небольшая заслуга. Придет день, когда я смогу гордо сказать: «А ведь я знала ее еще ребен­ком!..»

С любовью,

Энн Бречин

В школу той осенью я вернулась с новым навяз­чивым увлечением. Мистер Карлок направил его в конструктивное русло. По его совету я сколотила из фанеры первый собственный станок.

Мои труды вызвали озабоченность у школьного психолога. Разговор со мной он начал так:

— Ну, Темпл, я еще не решил, что для тебя сим­
волизирует это фанерное чудище — материнское
чрево или гроб...

— Ни то, ни другое, — ответила я.

Он поерзал в кресле, затем наклонился ко мне, словно хотел поделиться каким-то секретом.

 

Из

— Темпл, у нас нет проблем с самоидентифика­
цией, а? Мы ведь не считаем себя коровой или кем-
то подобным?

— А вы не считаете себя сумасшедшим или кем-
то подобным? Разумеется, я не считаю себя коровой!
А вы?

К концу разговора у психолога совсем опустились руки.

— Ты ведешь себя странно, Темпл, очень стран­
но, — заявил он. — Персонал «Горной страны» ста­
рается проявлять к тебе терпение и понимание. Но
эта фанерная коробка переходит все границы! У
меня нет выбора: я обязан поставить твою мать в
известность о твоем поведении и сообщить ей, что я
думаю по этому поводу.

Психиатры также сочли мое увлечение странным, болезненным и недопустимым. В конце концов они попытались отобрать у меня станок — что, естест­венно, только усилило мои нервные приступы. Объ­единенными усилиями персонал убедил и маму, что использование станка приносит мне вред. Станок стал для нас предметом постоянных споров; тогда-то я твердо решила доказать, что это приспособление способно оказывать расслабляющее действие не только на меня. Что оно — не фантом моего боль­ного воображения, что это действительно полезная штука, которая может помочь и другим. В первый раз в жизни (если не считать истории с Комнатой Иллюзий) я почувствовала, что должна учиться — учиться ради достижения какой-то реальной цели. Я должна выяснить: почему станок успокаивает испу­ганных коров и помогает мне снять нервное возбуж­дение?

Часто, сидя в Вороньем Гнезде, я задавала себе этот вопрос, связывая его со всей своей судьбой. Что

бы ни готовило для меня будущее, я знала, что мне предстоит пройти через маленькую деревянную дверцу — символ спасения, радости и любви. Дверь. Дверь. Моя дверь. Что встретит меня за дверью, зависит только от меня самой. Мне нужно поверить в себя — тогда и другие в меня поверят.

Однако меня одолевало немало тревог, и многие из них касались секса. Я пыталась не обращать вни­мания на подобные проблемы, делать вид, что их не существует, но это не очень-то удавалось.

Находясь в станке, я много раз испытывала при­ятные, незнакомые ранее ощущения — это наводило меня на размышления о любви. Ребенком я мечтала об уютной норке в три фута длиной и три высотой.

Мой станок, наконец построенный, стал воплоще­нием этой норки из детской мечты. Порой я боя­лась, что станок обретет надо мной власть, что я уже не смогу без него жить. Но затем поняла, что это всего лишь устройство, сколоченное из обрезков фанеры. Дело не в нем, а в моих мыслях и чувствах. Те же чувства я могу испытать и без станка. Мысли рождаются не в станке, а в моем мозгу.

Станок позволял мне почувствовать себя ближе к родным и друзьям — маме, мистеру Питерзу, мис­теру Бруксу, мистеру Карлоку и тете Энн. Разумеет­ся, станок — всего лишь механическое устройство, однако он помог мне преодолеть барьер тактильно-защитного поведения. Благодаря ему я ощутила любовь и заботу этих людей и научилась выражать свои чувства к самой себе и окружающим. Как будто отворилась дверь, за которой все эти долгие годы скрывались мои эмоции!

Первый построенный мною станок был в точнос­ти скопирован с устройства, виденного летом на ранчо. Чтобы запереться в нем, а затем выбраться наружу, мне требовалась помощь со стороны. Понятно, что в школе это было не слишком удобно. И тогда я решила построить модель, с которой мож­но было бы управляться в одиночку. Станок не только помогал мне выражать свои чувства; я не позволяла себе залезать в станок, пока не сделаны все домашние задания, — таким образом, он высту­пал в роли награды.

Наконец настал день, когда передо мной откры­лась первая из многочисленных дверей. Послед­ний школьный день! Мне выпала честь произнести речь — одну из речей на торжественном собрании по случаю окончания школы.

Речь на выпускном торжестве 12 июня 1966 г.

В жизни каждого человека наступает время, когда он прощается с детством и открывает дверь, ведущую к самостоя­тельной жизни. Три года назад я впервые серьезно задумалась о себе и своем буду­щем. На пятом этаже нашего нового главного здания есть смотровая ком­ната, называемая Вороньим Гнездом: из ее окон открывается вид на окрестнос­ти. Однажды, возвращаясь после ужина к себе в комнату, я заметила прислонен­ную к стене лестницу и, взобравшись по ней, попала в смотровую. Сквозь заледе­нелое окно я смотрела в снежную, вет­реную ночь и понимала, что наконец нашла место, где смогу остаться наеди­не со своими мыслями и в мире с самой собой. Там я начала думать о своем будущем — о том, что будет со мной После окончания школы. Деревянная двер­ца, ведущая на крышу, оказалась для меня символом шага в будущее. На кры­ше, думалось мне, нет ни начальников, ни надзирателей — там я сама отвечаю за себя.

Чтобы открыть свою дверь, человек должен обрести зрелость, т. е. научить­ся отвечать за себя и принимать вызо­вы, которые бросает ему окружающий мир. Он должен верить в себя и в других. В жизни много ситуаций, когда без дове­рия к окружающим не обойдешься. Не

 

стоит жить в страхе, постоянно опаса­ясь какого-то подвоха с чужой стороны. Вера всегда побеждает страх.

Этим летом я работала на ранчо у тети в Аризоне и встретилась лицом к лицу с природой. Я чувствую, что именно тогда и прошла через свою дверь. На ранчо я была в собственной лишь власти. А через дверь я прошла так. Я попросила тетю, чтобы она помогла мне забраться в станок для скота, где я стану совер­шенно беспомощна и никак не смогу оттуда выбраться. Мне надо было пове­рить в нее, поверить, что она — мой друг, что она не уйдет и не оставит меня в станке. Я шла к станку по узкой тропинке, и мне все сильнее хотелось повернуться и убежать, пока его сталь­ные стенки не сдавили меня. Но я долж­на была спокойно двигаться вперед, не кричать и не пытаться вырваться, даже когда вокруг моей шеи сомкнётся металлическое ярмо. Я знала, что стою на пороге своей двери и повернуться и убежать будет теперь трусостью.

Я шагнула внутрь. Стенки станка сомкнулись, и меня охватило паническое желание вырваться наружу. Однако я подавила страх и не стала кричать или стучать в стенки. Когда я пришла в себя и смогла спокойно попросить, чтобы меня выпустили, тетя Энн потянула за веревку — и я оказалась на свободе. Еще до этого я поняла, что если человек хочет получить нечто действительно

стоящее, что бы это ни было, он должен приложить усилие, и оно окупится сто­рицей.

Кроме того, пройти через ту дверь означало для меня взяться за работу и начать хорошо учиться. Перешагнув тот порог, я смогла двинуться к успешному окончанию школы. Обучение в школе — словно путь вверх по лестнице, ведущей к двери на небеса. Каждая хорошая оцен­ка — еще одна ступень на пути к вер­шине. Можно сказать, что я поднима­лась по лестнице, ведущей на пятый этаж. Я стояла внизу и не понима­ла, как же доберусь до самого верха. Затем — начала подниматься, медленно, шаг за шагом преодолевая ступени, пока наконец не прошла свой путь до конца. Я стояла на пороге перед закрытой две­рью — и знала, что смогу сделать это. Я смогу окончить школу и вступить в новую жизнь.

Сегодня я стою на верхней ступеньке лестницы: передо мной новая дверь, которая ведет в будущее. Теперь более, чем когда-либо, я чувствую, что не смог­ла бы одолеть этот подъем, если бы доброта и любовь мистера и миссис Питерз не поддерживали меня на подоб­ном пути. Я знаю, что всегда буду бла­годарна им и не забуду о них, начиная следующий подъем. Переступая свой сим­волический порог, я вспоминаю слова из прекрасной песни группы «Карусель»:

 

«На своем пути ты никогда не будешь один!»

Сейчас больше, чем когда-либо, я понимаю, что здесь, в школе «Горная страна», никогда не была одна. Я благо­дарю не только учителей и персонал школы, но и всех моих родных и друзей.