Серёжа 1) Лирика Н.М. Языкова

Среди поэтов пушкинско- декабристского окружения Языков был наиболее близок к поэзии гражданского романтизма. Талантливый и своеобразный поэт, он по-своему выразил вольнолюбие передовой молодежи декабристской поры. Его творческий путь можно разделить на два этапа – в конце 20-х годов в мировоззрении Языкова стал назревать перелом.

Наиболее своеобразный жанр его лирики вырос из бытовой обстановки, в которой проходили молодые годы Языкова, студента Дерптского университета. Это были студенческие песни, полные юношеского задора и смелого вольномыслия. Подобно тому, как Денис Давыдов на основе жизненных впечатлений ввел в литературу образ «гусара», Языков создал лирический характер гуляки-студента, у которого, однако, за внешней бравадой скрывается любовь к родине и свободе.

Широкую и длительную популярность в кругах демократической молодежи приобрели (1827-1829) песни «Из страны, страны далекой» и «Пловец» («Нелюдимо наше море»). Возможно, стихи Языкова не были столь сильны в своей оппозиционности, как произведения поэтов-декабристов, но его антиправительственные стихи тоже приобретали известность.

Значительное место в поэзии Языкова занимает жанр исторической баллады, популярной в гражданском романтизме. С Рылеевым и другими поэтами-декабристами Языков сближается и в выборе, и в трактовке исторической тематики. В отличие от декабристов, облюбовавших тему древненовгородской свободы, Языков с особенной любовью писал о борьбе русских людей с татаро-монгольскими захватчиками. Образ древнерусского народного певца, к которому обращался Языков, свидетельствует, что он, подобно Рылееву, связывал жанр исторической баллады с национально-народными традициями.

Это вытекало из общих принципов Языкова, сближавшихся с эстетикой декабристов. Языков заявил себя сторонником национально-самобытного содержания и формы литературы. Одним из источников этого он признавал русское народное творчество. На этом же основании он отрицательно относился к элегическому романтизму Жуковского и пропагандировал высокую гражданскую поэзию.

Оригинальная тематика языковского романтизма проявилась и в своеобразии его поэтической речи. Черты высокого гражданского стиля, характерные для поэзии декабристов, были свойственны историческим балладам, дружеским посланиям, а иногда даже элегиям Языкова, содержавшим раздумья поэта над вопросами общественно-политической жизни.

Стиль Языкова был резок, звучен, энергичен. Особенной стремительностью обладают песенные хореи Языкова («Пловец»). Мастерски пользовался он и звуковой формой стиха («Волги вал белоголовый…» - блестяще! [прим.ред.])

Автор учебника, как бы это помягче, считает, что Языков не выдержал проверки 14 декабря, что «толкнуло его в стан реакционеров». И далее – Знакомство и сближение Языкова с Пушкиным (летом 1826 г., когда он гостил в Тригорском), вызвавшее появление цикла языковских стихов, запечатлевших дружбу поэтов («А.С. Пушкину» или «О ты, чья дружба…»), способствовало на некоторое время сохранению дерптским студентом его вольномыслия. Но с конца 20-хх годов Языков завязывает другие связи, более соответствовавшие его новым религиозно-националистическим настроениям, - с будущими славянофилами братьями Кириевскими, А.С. Хомяковым. Языков всакоре становится защитником славянофильства и пишет памфлеты против Герцена, Грановского, Чаадаева («Не нашим»).

В общем, шел Языков своим путем, который потом дружно заклеймили хорошо нам знакомые товарищи – Белинский, Добролюбов, Маркс, Энгельс и Ленин! J

2) Пушкин-полемист: «Опровержение на критики».

Начинаем с того, что болдинская осень 1830 – это один самых плодотворных и разносторонних этапов литературной биографии Пушкина (см. мой билет 2(2))…И потом говорим, что в это время он еще различные литературно-полемические комментарии писал: «Нынче в несносные часы карантинного заключения, не имея с собою ни книг, ни товарища, вздумал я для препровождения времени писать опровержение на все критики, которые мог только припомнить, и собственные замечания на собственные же сочинения»

Литературно-полемические разъяснения, условно объединяемые в шести разделах настоящей публикации, тематически, которые сам Пушкин предполагал включить в статью «Опыт отражения некоторых нелитературных обвинений». И те и другие материалы первоначально предназначались для одной статьи, над которой он работал в Болдине в октябре — ноябре 1830 г., но после того как значительная часть заготовленных Пушкиным фрагментов переключена была в «Опыт», сам поэт никак не определил своего отношения к судьбе полемических и автобиографических набросков, оказавшихся за пределами нового замысла. Возможно, конечно, что все эти заготовки оформились бы впоследствии в особую статью, посвященную опровержению уже чисто литературных обвинений, но после возвращения из Болдина Пушкин должен был отказаться от активного участия в «Литературной газете», в связи с чем ему не пришлось использовать эти материалы в печати. Из них частично опубликованы были поэтом только заметки о «Полтаве».

В академическом издании сочинений Пушкина литературно-полемические наброски и заметки болдинской поры объединены были в статье, условно озаглавленной «Опровержение на критики» (т. XI, 1949, стр. 143—163), причем в эту же публикацию включена была и большая часть отрывков из «Опыта отражения некоторых нелитературных обвинений» (о «Графе Нулине», о «Полтаве», о публикациях стихотворений Пушкина в «Северной пчеле», о роде Пушкиных, о выступлениях «Северной пчелы» против «Литературной газеты» и т. п.). Эта произвольная композиция, реставрирующая начальную, а не последнюю редакцию статьи, потребовала к тому же печатания некоторых заметок Пушкина дважды — один раз в «Опровержении на критики», другой — в «Опыте отражения некоторых нелитературных обвинений».

Строки от: Будучи русским писателем до могут быть довольны, — которыми Пушкин начал свои литературно-полемические заметки в Болдине 2 октября 1830 г., были затем зачеркнуты в связи с перемещением в «Опыт» концовки абзаца («Если в течение 16-летней авторской жизни...» и далее

Пушкин в жизни был человеком не лишенным чувства юмора, и некоторые отрывки из «Опровержения на критики» наглядно иллюстрируют это замечательное пушкинское чувство юмора (до Довлатова ему, конечно, далеко, но будем делать скидку товарищи! Не все же такие… ну ладно J):

«О «Цыганах» одна дама заметила, что во всей поэме один только честный человек, и то медведь. Покойный Рылеев негодовал, зачем Алеко водит медведя и еще собирает деньги с глазеющей публики. Вяземский повторил то же замечание. (Рылеев просил меня сделать из Алеко хоть кузнеца, что было бы не в пример благороднее.) Всего бы лучше сделать из него чиновника 8 класса или помещика, а не цыгана. В таком случае, правда, не было бы и всей поэмы, ma tanto meglio¹⁾.»

«Кстати о грамматике. Я пишу цыганы, а не цыгане, татаре, а не татары. Почему? потому что все имена существительные, кончающиеся на анин, янин, арин и ярин, имеют свой родительный во множественном на ан, ян, ар и яр, а именительный множественного на ане, яне, аре и яре. Все же существительные, кончающиеся на ан и ян, ар и яр, имеют во множественном именительный на аны, яны, ары и яры, а родительный на анов, янов, аров, яров.

Единственное исключение: имена собственные. Потомки г-на Булгарина будут гг. Булгарины, а не Булгаре.»