ОСТРАНЕНИЕ

Подобно тому как М.М.Бахтин показал Достоевского глазами культуры ХХ века (см. полифонический роман, диалогическое слово), В.Б.Шкловский, один из наиболее активных деятелей русской формальной школы, показал Л.Н.Толстого как писателя, не только созвучного ХХ веку, но и в определенном смысле ему современного. Последнее стало возможным благодаря взгляду на художественное произведение как на совокупность чисто технических принципов – знаменитая формула Шкловского “искусство как прием”.

О. – один из таких универсальных приемов построения художественного текста, открытый Шкловским у Толстого и в мировой литературе. Вот что писал по этому поводу Шкловский: “Прием остранения у Л.Толстого состоит в том, что он не называет вещь ее именем, а описывает ее как в первый раз виденную, а случай – как в первый раз происшедший, причем он употребляет в описании вещи не те названия ее частей, которые приняты, а называет их так, как называются соответственные части в других вещах”.

Знаменитый пример О. у Толстого – опера глазами Наташи Ростовой в конце второго тома “Войны и мира”: “На сцене были ровные доски посередине, с боков стояли крашеные картоны, изображающие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо, на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что-то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых в обтяжку панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками. Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, кланяться”.

Этот литературный руссоизм сказался и на идеологической направленности приема О. у Толстого. Так, в повести “Холстомер” главный герой, мерин, пытается описать понятие собственности: “Многие из тех людей, которые меня, например, называли своей лошадью, не ездили на мне, но ездили на мне совершенно другие. Кормили меня тоже не они, а совершенно другие. Делали мне добро опять-таки не те, которые называли меня своей лошадью, а кучера, коновалы и вообще сторонние люди. Впоследствии, расширив круг своих наблюдений, я убедился, что не только относительно нас, лошадей, понятие мое не имеет никакого другого основания, кроме низкого и животного людского инстинкта, называемого ими чувством или правом собственности”.

О., мотивированное сознанием животного, непосредственно перешло от Толстого к Чехову в рассказе “Каштанка”, где мир описывается глазами собаки, которая, в частности, видит слона как нечто длинное с двумя палками впереди. Уже в ХХв. в романе “Воскресение” Толстой, используя О., настолько художественно выразительно (см. теория речевых актов) описал церковную службу, что его чуть ли не именно за этот эпизод отлучили от церкви. С точки зрения культуры ХХв., вся литература ХIХв. – Пушкин, Стендаль, Гоголь, Достоевский, Толстой – это подготовка к литературе ХХв. И такая позиция является единственно честной и плодотворной. В противном случае литературный ряд мертвеет, превращаясь в школьный набор надоевших персонажей и расхожих фраз.

Открытое Шкловским О. независимо от него откликнулось в понятии отчуждения в театре Бертольда Брехта. Брехт посмотрел на театр так, как смотрела на оперу Наташа Ростова. В противоположность Станиславскому, считающему, что актер должен вживаться в роль, а зритель, сидящий в зале, забывать обо всем на свете, кроме спектакля, Брехт считал, что актер, напротив, должен рефлексировать над ролью, а зритель – ни на минуту не забывать, что он находится в театре.

Собственно же понятие О. вошло в литературу ХХв., видоизмененное чертами его поэтики – неомифологизмом, потоком сознания (одним из первооткрывателей которого был тот же Л.Толстой).

О. ХХв. во многом деидеологизировано и психологизировано. Если Толстой склонен показывать людей идиотами, то ХХв. стремился, наоборот (подобно Достоевскому), видеть в идиоте человека. Такова “красота редуцированной психики” (термин Ю.К.Лекомцева), психологизировавшая прием О. и давшая ему новый ракурс в романе Фолкнера “Шум и ярость”, где мир изображается устами идиота Бенджи Компсона (ср. также измененные состояния сознания).

Таким образом, ХХв. парадоксально соединяет О. с отчуждением и эстетизирует не сознание простодушного, но психику неполноценного.

Лит.:

Шкловский В. О теории прозы. – Л., 1925.

* П *