Впечатлений и намерений

Если бы кто-нибудь был склонен преувеличивать то, что нам извест­но теперь о душевной жизни, то достаточно было бы указать на функцию памяти, чтобы заставить его быть скромнее. Ни одна психологическая тео­рия не была еще в состоянии дать отчет об основном феномене припоми­нания и позабывания в его совокупности; более того, последовательное расчленение того фактического материала, который можно наблюдать, ед­ва лишь начато. Быть может, теперь забывание стало для нас более зага­дочным, чем припоминание, с тех пор как изучение сна и патологических

Фрейд 3. [О забывании]

явлений показало, что в памяти может внезапно всплывать и то, что мы считали давно позабытым.

Правда, мы установили уже несколько отправных точек, для которых ожидаем всеобщего признания. Мы предполагаем, что забывание есть само­произвольный процесс, который можно считать протекающим на протяже­нии известного времени. Мы подчеркиваем, что при забывании намерения происходит известный выбор наличных впечатлений, равно как и отдель­ных элементов каждого данного впечатления или переживания. Нам из­вестны некоторые условия сохранения в памяти и пробуждения в ней того, что без этих условий было бы забыто. Однако повседневная жизнь дает нам бесчисленное множество поводов заметить, как неполно и неудовлетвори­тельно наше знание. Стоит прислушаться к тому, как двое людей, совмест­но воспринимавших внешние впечатления, — скажем, проделавших вме­сте путешествие, — обмениваются спустя некоторое время своими воспоминаниями. То, что у одного прочно сохранилось в памяти, другой сплошь да рядом забывает, словно этого и не было; при этом мы не имеем никакого основания предполагать, чтобы данное впечатление было для не­го психически более значительно, чем для второго. Ясно, что целый ряд мо­ментов, определяющих отбор для памяти, может ускользать от нас.

Желая прибавить хотя бы немного к тому, что мы знаем об условиях позабывания, я имею обыкновение подвергать психологическому анализу те случаи, когда мне самому приходится что-либо забыть. Обычно я занимаюсь лишь определенной категорией этих случаев, — теми именно, которые при­водят меня в изумление, так как я ожидаю, что данная вещь должна быть мне известна. Хочу еще заметить, что вообще я не склонен к забывчивости (по отношению к тому, что я пережил, не к тому, чему научился!) и что в юношеском возрасте я в течение некоторого короткого времени был спосо­бен даже на необыкновенные акты запоминания. В ученические годы для меня было совершенно естественным делом повторять наизусть прочитан­ную страницу книги, и незадолго до поступления в университет я был в со­стоянии записывать популярно-научные лекции непосредственно после их выслушивания почти дословно. В напряженном состоянии, в котором я на­ходился перед последним медицинским экзаменом, я, по-видимому, еще ис­пользовал остатки этой способности, ибо по некоторым предметам я давал экзаменаторам как бы автоматические ответы, точно совпадавшие с тек­стом учебника, который я, однако, просмотрел всего лишь раз с величайшей поспешностью.

С тех пор способность пользоваться материалом, накопленным памя­тью, у меня постоянно слабеет, но все же, вплоть до самого последнего вре­мени, мне приходилось убеждаться в том, что с помощью искусственного приема я могу вспомнить гораздо больше, чем мог бы ожидать. Если, напри­мер, пациент у меня на консультации ссылается на то, что я уже раз его ви­дел, между тем как я не могу припомнить ни самого факта, ни времени, я облегчаю себе задачу путем⁴ отгадывания: вызываю в своем воображении

174 Тема 2. Становление предмета психологии

какое-нибудь число лет, считая с данного момента. В тех случаях, когда имеющиеся записи или точные указания пациента делают возможным проконтролировать пришедшее мне в голову число, обнаруживается, что я редко когда ошибаюсь больше, чем на полгода при сроках, превышающих 10 лет *. То же бывает, когда я встречаю малознакомого человека, которого из вежливости спрашивают о его детях. Когда он рассказывает мне об ус­пехах, которые они делают, я стараюсь вообразить себе, каков теперь возраст ребенка, проверяю затем эту цифру показаниями отца и оказывается, что я ошибаюсь самое большее на месяц, при более взрослых детях на три меся­ца; но при этом я решительно не могу сказать, что послужило для меня ос­нованием вообразить именно такую цифру. Под конец я до того осмелел, что сам первый теперь высказываю свою догадку о возрасте, не рискуя при этом обидеть отца своей неосведомленностью насчет его ребенка. Таким об­разом, я лишь расширяю свое сознательное припоминание, апеллируя к бес­сознательной памяти, во всяком случае, более богатой.

Итак, я буду сообщать о бросающихся в глаза случаях забывания, ко­торые я наблюдал по большей части на себе самом. Я различаю забывание впечатлений и переживаний, или забывание того, что знаешь, от забывания намерений, т.е. упущения чего-то. Результат всего этого ряда исследований один и тот же: во всех случаях в основе забывания лежит мотив неохоты (Unlustmotiv).